Сказки

[Пеньковские Обряды]

Сказка о том, как Лесник у царя урожай украденный отобрал

Жил на опушке, в новой избушке, мужик простой – человек лесной. Жил-поживал, чай с мёдком попивал, птиц-зверей подкармливал, с ветром вольным здоровался, солнышку красному кланялся. Ну и, конечно же, урожай растил. А у человека доброго и урожай добрый. Яблочки наливные, ягоды сладкие, рожь да пшеница золотыми зёрнами наливаются, зиму безбедную сулят… Да повадился к избушке его вор окаянный - урожай похищает, следов не оставляет, копытами не звенит, стременами не блестит, путь -дорогу не протаптывает, будто по воздуху скачет.

Призадумался мужик. Урожай- то ему и самому нужен. И решил вора выследить. Ночью вышел на землю свою, притаился под яблоней, и ждёт.

Вдруг видит: ярче огня, быстрее ветра, летит чудо-птица к его наделам. Пожалел дед, что без оружия вышел, прокрался осторожно назад в избу…

А когда вышел, то ни птицы уже, ни урожая не было. Ведь не в первый раз вор добро уносил. От силы одна полоска колосьев ржаных осталась, да несколько последних яблочек наливных – по пальцам пересчитать …

Закручинился лесной человек. Как зиму-то зимовать? Не хватит у него теперь до весны пропитания.

Правда, были у человека лесного родичи кровные, жили они за лесом, в деревеньке неподалёку. Он к ним, бывало, в гости захаживал, узнавал, как они живут-поживают, а они родича своего с радостью привечали, Лесником называли, а за то, что в лес жить ушёл, зла не держали. Ведь в жизни нашей каждому своё место задано, а значит, так надобно, ему, человеку лесному.

И решил мужик в деревню идти, родичей своих просить о помощи. А не то хоть с голоду помирай.

Надел Лесник сапоги да из избы вышел. Только порог переступил – видит, лежит под яблоней перо большое, дивное, и светится оно ярко, как птица та необычная.

Поднял Лесник перо и с собой его взял - родичам показать. Уж с пером-то огненным они ему точно поверят, да чем-нибудь выручат - зерна дадут, а может, и в яблочках наливных не откажут.

Постучался Лесник в первую избу. Марьюшка, племянница его, вышла. Сама унылая, будто бы в думах тяжких, и вроде бы гостю родному рада, да улыбка на устах горькая. Говорит - нет у нас зерна, дядюшка, растаскали всё воры окаянные. В другую избу стучится Лесник. Там Прасковья, кузина его, вышла. И то же самое говорит, что и у неё ничего не осталось. Всё пропало, как вор незримый повадился. И нет на него никакой управы, поскольку никто вора этого в глаза не видел. А в руках Лесника перо птицы той пламенем горит… Тут и спросила Прасковья – мол, что это у тебя такое, братец мой? Промолчал Лесник, хотя понял, что птица эта и здесь людей голодать заставила… Так и ушёл лесной человек ни с чем назад, в лес свой дремучий. А пока шёл, всю дорогу думал, не зря ли о воре промолчал. Ведь всё-таки птица огненная зло творит, да ещё какое – крестьян на зиму голодную обрекает. Привычка тварей живых беречь у Лесника сильнее собственного интереса оказалась… Перешагнул лесной человек избушки своей порог, растопил печку, чай с мёдом поставил и думу думает. Как родичам своим помочь, если у самого амбары пусты? Как птицу изловить, да и что дальше с ней делать? Убить или жить оставить? Долго он чай с мёдом пил, думу думал. Так и полночь настала. Вышел тут Лесник на наделы свои, забором огороженные, и ждать стал. Ведь, если осталось ещё немного урожая, значит, может снова нагрянуть птица. А перо золотое так в руке и оставил. Вдруг слышит – крылья в воздухе хлопают… Приземлилась птица огненная у яблоньки, на которой и яблочек-то почти не осталось. Сидит птица на земле, на Лесника смотрит, перо своё у него в руке видит. Опомнился Лесник, да уже поздно. Птица на него в упор смотрит… Страшновато мужику стало. А птица тут возьми да заговори голосом человеческим:

- Что же ты, лесной человек, не сказал обо мне своим кровным родичам, когда в деревню к ним ходил?

Обомлел лесник. Ответить не может, словно дар речи потерял. Где это видано, чтобы птица человеческим голосом говорила? Помолчал с минуту-другую человек лесной, собрался с силами, и молвил:

-Устрашился я о том говорить. Когда бы сказал, изловить тебя заставили бы. А как тебя изловить? Ты по небу летаешь, следов не оставляешь. Разве что перо обронила... А вот зачем, скажи, ты урожай наш крестьянский крадёшь?

А она в ответ:

- Когда пахоту затевал, ты хорошего урожая хотел. Так ведь?

-Так, - говорит Лесник.

- А около дома своего охрану не поставил? Так ведь?

- Так…

- У кого урожай без глаза, тому пусть и кража не в упрёк да не в обиду. Вот стала я царю служить, урожай относить в амбары царские... Потому и доверяет мне государь, как себе самому. Хочешь урожай свой вернуть? Ступай к царю и перо моё покажи… Ты мне жизнь сохранил, а я тебе за это службу добрую сослужу. Морок наведу на царя, а под мороком заставлю его вернуть тебе зерна полную телегу. Ты лошадь запрягай и ступай в город, а я своё дело сделаю.

На том и улетела чудо- птица. А мужик думает: боязно как-то к самому царю-батюшке идти, да ещё и с пером его верной прислужницы в руках. Спрашивает Лесник у ветра:

-Идти ли мне завтра в город ко дворцу царскому?

А ветер в ответ:

-Ежели я тебе завтра поутру попутным буду, то ступай. А ежели в лицо, так отложи дорогу.

Спрашивает Лесник у леса дремучего:

-Идти ли мне завтра к царю-батюшке?

А лес в ответ:

-Ежели на рассвете ты звон мой добрый услышишь с переливами птичьими, - то ступай и ничего не бойся, а ежели тишиной тревожной встречу, то отложи дорогу.

У солнышка ясного хотел спросить человек лесной, но уже закатиться успело солнышко… Утром спрошу, - думает. Просыпается Лесник рано-ранёхонько и диву даётся. Солнышко светит, ветер в сторону города дует, лес шумит приветливо, - значит, в путь… Запряг телегу, на солнышко посмотрел, поклонился ему, и спрашивает:

-В путь ли мне сегодня, скажи, солнце ясное!

А солнышко в ответ:

- Братья мои уже дали тебе ответ, а как я с братьями не соглашусь?

. Долго ли, коротко ли, ехал Лесник на телеге своей, да увидел город впереди -с палатами белокаменными, башнями высокими. Ещё страшнее мужику стало… А перед городом ров с водой, да моста не видать. Встал человек лесной у воды и думу думает. Лодки нет. Вплавь – вода холодна… Мается Лесник, топчется на берегу. Думает домой возвращаться. А перо с собой у него, под рубахою. Час проходит, другой проходит. Стоит у воды человек лесной, не знает, что дальше делать. Так и заночевал на телеге. В ночь слышит - крылья захлопали. Свет огненный разлился по берегу, и предстала перед ним птица говорящая. Протёр глаза Лесник, встал и говорит:

-На что ты меня в путь-дорогу отправила? Домой возвращаться буду, не пройти мне в город.

А птица в ответ.

-Камень есть на берегу, волшебный он. Найди его поутру, поднеси к воде близко-близко, и он в плот обернётся. На том плоту и переплывёшь ров, а плот назад сам воротится. А я морок уже навела на царя-батюшку. Так что ничего не бойся, ко дворцу ступай, в палаты царские проходи и говори смело с государем про свой интерес. Только перо моё показать царю не забудь. Он как увидит перо, сразу прикажет слугам весь урожай тебе вернуть, да ещё и с прибылью.

Послушал её Лесник, дождался рассвета и нашёл тот камень на берегу. К воде подкатил. И лишь коснулась камня вода, сразу камень тот в плот обернулся. «Не врёт птица огненная», - подумал мужик. Встал на плот и переплыл ров. Вышел на землю царскую, обернулся назад – а плота волшебного ужебудто и в помине не было. Снова страшно лесному человеку стало. Но отступать-то некуда, так и пошёл ко дворцу. Перо у груди держит да вперёд идёт. Вот и палаты каменные перед ним забелели, и дорожка ковровая показалась, что к воротам царским ведёт. Подошёл к ним Лесник, ждёт… Заскрипели засовы, отворились двери дубовые, и стражники показались. Перо увидели – улыбнулись, поклон отвесили и до трона царского проводили, а потом удалились покорно, будто бы то не мужик простой был, а посол заморский. Царь на троне своём сидит,на Лесника смотрит, перо птицы огненной у него в руках видит.. А мужик стоит перед царём как вкопанный, пошевелиться не может. Тут царь -батюшка и говорит ему:

- Ну здравствуй, простой человек. Говори, с чем ты ко мне пожаловал?

Лесник перо ещё крепче держит, как будто спасение своё в нём видит…

Говорит мужик.:

- Здравия тебе, царь-государь. Я птицу твою золотую от гибели спас. Перо своё она в саду моём обронила. Мог я крестьянам-родичам моим перо показать да указать на вора, но промолчал. Сам не знаю, что меня заставило птицу твою не выдать, а то нашлись бы охотники меткие да убили её. Но пришёл я к тебе не для того вовсе, чтобы милостью своей хвастаться. Пришёл я за себя и за родичей своих кровных просить. Нам зиму лютую зимовать. А урожай весь воровка крылатая унесла, амбары твои пополнила. Не дай нам, царь-батюшка, зимы голодной, верни нам урожай наш, разве не стоит того жизнь помощницы твоей огнекрылой?

Усмехнулся царь:

- Где же ты видел, чтобы добро государево кому-то назад было отдано? Моим подданным урожай крестьянский нужнее . Раздал я его стражникам да слугам верным, да птице самой про запас на зиму . Так что не жди, человек простой, от меня милости!

Удивился мужик. Вот и верь птице золотой! Обманула она, видать, насчёт морока. Не под мороком вовсе царь-государь, а в уме и здравии. Да и как я, глупец, ей доверился, ведь она ему верой и правдой служит! Расстроился Лесник, и ответ держит:

- Ну что же, царь-государь, не принято у нас с тобой спорить. Пойду-ка я домой, дома и стены помогают, а чтобы зиму прожить, коня продам своего. Так зиму и протянем с родичами моими.

Вновь усмехнулся царь:

- Как же ты без моего позволения уйдёшь? Я таких дерзких обычно к казни приговариваю, но тебе жизнь, так и быть, сохраню – за жизнь птицы моей верной, которую ты в обиду не дал… Работы у меня в царстве много, прислуга нужна. Дам тебе я крышу над головой и работу дам. А бежать посмеешь – сам знаешь, что ров глубок, вода холодна и никто ещё живым из воды этой не вышел.

Закручинился мужик. Проводили слуги царевы его в избушку старую, ключи выдали. Мол, отдыхай мужик, работы много будет. А Лесник не спит, всё думает, как из города ему вырваться. Вышел он из из избушки. Ночь звёздная, небо тёмное… Глядит - стражи нет. Значит, бежать можно. Хорошо помнил Лесник дорогу свою. Нашёл то место, где нога его ступила на землю царскую. Да нет на берегу этом ни плота, ни бревна, да и топор взять негде… Потрогал воду рукой - и впрямь холодна вода. Ногой шаг сделал - нога сразу под воду ушла, и впрямь глубоко… Тогда вспомнил мужик о попутном ветре, который путь добрый сулил. Про лес вспомнил, который тоже добрый путь обещал. И про солнце ясное, что согласилось с братьями. «Неужели и они меня обманули? - подумал Лесник. - Сколько лет доверял, сколько лет совета просил. И служили мне верой и правдой эти силы великие, так неужели не со мной они больше?»

Встал человек лесной у воды, руки вверх поднял и зовёт ветер .

- О могучий, неподвластный никому добрый и могучий ветер мой! Не ты ли мне путь добрый сулил? Не ты ли был мне попутным в дороге? Не ты ли привёл меня к палатам царским? Так неужели и ты обманул меня и на долю худшую отправил? Покуда правда твоя на свете есть, и я во правде буду, – ответь мне!

Услышал Лесника ветер. Зашумел, поднялся, над берегом разгулялся и вихрем в сторону дворца двинулся. Посшибала буря замки на амбарах, полетел урожай крестьянский мешками к берегу, где мужик стоял, а потом через ров, - на тот берег, с которого Лесник пришёл.

- Благодарю тебя, ветер! - закричал мужик. – Но только я сам тоже вернуться домой хочу! Не место мне в слугах государевых, место мне в стенах моих родимых!

Но затих ветер, лишь мешки на другом берегу уложил… Некогда горевать, – подумал мужик, и про лес вспомнил:

- О, лес мой дремучий, соснами высок, кустами низок! Не ты ли в путь этот меня отправил? Неужели и ты решил меня обмануть, царю-батюшке угодить? Покуда сила твоя со мной, и я быть в силе должен, - ответь мне!

Зашумел лес, встрепенулись сосны высокие на родном берегу, пригнулись к земле стволы гибкие, ветвями до берега царского достали – будто руки Леснику протянули. Выбрал мужик ветку покрепче да схватился за неё крепко-накрепко. Тут сосны и распрямились – так Лесной человек на своём берегу оказался. На землю спустился, от счастья глаза слезятся… Помощников своих благодарит, как может, на слова добрые не скупится. И о родичах своих думает, радость их предвкушает - ведь урожай-то при нём, не будет в деревне зимы голодной! Да вот беда, темно ещё в лесу, далеко до рассвета, еле разглядел лошадь свою впотьмах. Подошёл к ней, по шее похлопал и говорит: «Будет нам с тобой, милая, работёнка с утра!». И уснул на телеге. Только сквозь сон слышит крики с того берега: негодует царь со стражею... Утром мужик солнышко поприветствовал и в путь дорогу отправился, мешками гружёный. А родичи Лесника уже из деревни вышли искать его, по следам повозки идут. Так они и встретились на половине пути, радости было - словами не описать. Обнимали они человека лесного, за смекалку и храбрость хвалили, и за урожай спасённый, конечно же, благодарили от души.

Долго ещё радовалась вся деревня: и родич жив, и урожай вернулся… Отпраздновали они этот день. Лошадей накормили, коров на луг вывели, мешки посчитали, чай с мёдом попили, да спать спокойно легли. Лесник, как обычно, ночевать к себе в избушку ушёл. А птица золотая больше в тех краях не появлялась. Царь себе на носу зарубил, что там, где человек стихии подчинять умеет, лихим делам не место. Подружиться с ветром сильным, лесом мудрым да солнышком ясным вроде и просто, да не у всех это получается. И понял Лесник, что не найти ему друзей лучших, чем силы эти светлые. И родичи его это поняли, поутру выходить на поклон к ним стали. С тех пор в местности этой люди всегда живут в ладу с природой. И я там был, ветер слушал, по лесу гулял да солнышку радовался…

 

[Пеньковские Обряды]

Егоров мёд

Жил да был в одном старом селе Егор-пасечник. Село это издревле традициями славилось, и чтил Егор традиции эти, много чего руками делать умел, да выбрал ремесло медовое. Говорили соседи, что самый лучший мёд в округе – это егоров мёд. А хозяин пасеки этим не хвастался. Сам на рынки ездил, богатым продавал дорого, а бедных от души угощал, либо менял бочонки с медком на рубахи да лапти. Скромно одевался Егор, да и кашу ел скромную, хоть и позволял ему доход себе ни в чём не отказывать. И настолько спрос на егоров мёд был велик, что не успевал он всем угодить… Многим подолгу ждать приходилось да без медка чай пить, покуда Егор новым сбором не порадует… А Егор хоть и понимал, что у него больше мёда могли бы купить, даже мысли не допускал, чтобы мёд сахаром разбавить или бедным в угощении отказать. Не таков был Егор-пасечник.

Выходил он из избы рано поутру, на пасеку к ульям своим шёл по траве густой, да не просто шёл – слова некие говорил, только ему одному ведомые. Про росу светлую - дар божий, что цветы луговые влагой поит живительной. Про цветы луговые, чей нектар чудеса творит. Да про пчёл самих, что мёд отборный творят - на росе чистой да на нектаре цветочном. И отвечали ему луга наливные и пчёлы рабочие лучшим мёдом, какого в округе этой купить больше не у кого.

А на другом краю деревни Данила жил – мужик наблюдательный да завистливый. Не давал ему покоя чужой успех – вот и стал думать Данила о своей пасеке. Ведь если не управляется один пасечник, людей ждать заставляет - почему бы не попробовать на мёде разбогатеть?

Пчёл Данила купил, улья смастерил, про мастерство пасечное стариков послушал, и получил первый сбор. Продал, ещё собрал… А на третий сбор не удержался – сахаром разбавил, чтоб больше мёду было, да и выручки больше. Вот поехал Егор со своим мёдом по сёлам да рынкам городским. С перекупщиками даже договорился, ведь мёд-то у него дешевле. И сам торгует, и люду торговому на рынке сдаёт. Так и живёт Данила на доход с мёда, хорошо живёт, добра разного наживает…

Потерял Егор лучших своих покупателей. Да не огорчился Егор, на судьбу не посетовал, к Даниле ругаться не пошёл – пусть работает… Топор в руки взял, в лес отправился… Идёт по тропинке да напевает что-то про дожди добрые, что лесу влагу дают, про побеги молодые, что на смену старым деревьям спешат, да про нужду человека у леса деревья брать безо всякого откупа… Что у леса от души попросил – то себе на двор и привёз: стволы крепкие сосновые, все в пахучих слёзах смолы янтарной. И ударился Егор в работу. Не заметил, как сруб первый сложил – с любовью к делу да песнями работа быстрее спорится... За добрый сруб достойно заплатили. Егору. А мастер-то наш кашу ест по-прежнему скромную, как и прежде. И дальше работает – срубы творит, а у леса прощения просить по утрам ходит за слёзы эти янтарные, и за то, что добро лесное людям добрым нужнее.

А Данила так с мёдом и ездит… Но настал момент, когда люди заметили, что и вкус у мёда не тот, и здоровья по зиме холодной мёд такой не прибавляет, а к чаю проще сахар обычный купить, прок тот же, да деньги меньшие. Загрустил Данила. Продаж совсем мало у него стало… Пойду, думает, погляжу, чем Егор занимается… Глядит: сосед его срубы делает, ведь мастерство такое от глаз чужих не укроешь, даже через забор видно да слышно… А на срубы его очередь уже стоит. Все добрую избу хотят, либо баньку – на что дохода хватит. Опять зависть Данилу одолела. Решил он тоже срубами заняться. Отдал он братьям свою пасеку, да пошёл с телегой да топором в лес сосны рубить. Нарубил, сколько сил хватило, домой привёз, строгать пробует. Да у какого мужика строгать не получится? Начал Данила срубы на продажу строить.

Строит, да на Егора глядит - медленно делает Егор. Напевает что-то себе под нос, да каждому брёвнышку улыбается. А люди-то готовы драться за такую избу, под добрые песни сложенную. А Данила наловчился – быстро делает. Брёвнышкам не улыбается, песен не напевает – только щепки летят да бревно к бревну ладится, с помощью братьев, которым пасека уже надоела.

Но хоть и дешевле у Данилы срубы, да не прибавляют они людям здравия. Правда, берут их люди из- за цены доступной да скорости дела. Убежали многие от Егора… Да со временем и от Данилы покупатели разбежались, правда, по другой совсем причине, нежели от Егора. Ведь, как говорится, хорошо быстро не бывает. Лучше терпением запастись, да у лучшего мастера взять.

Закручинился Данила. Последний сруб у него остался, да никто за него не даёт дорого. А ведь надо во что-то новое вложиться… Пойду погляжу-ка, думает, чем Егор сейчас занимается. А Егор, всем на удивление, хлеб печёт. Люди уже распробовали, оценили, по утрам очередь к избе егоровой стоит. И поговаривают соседи, что печёт он хлеб этот под свои песенки, хоть и не слышно их через новые стены – Егор, пока срубами занимался, для себя тоже на дворе постройку добрую сложил, в ней и печёт. А хлеб-то у Егора - медовый! Не продал Егор пасеку. А у братьев его тоже работа появилась – старшему помогать. И пчёлы при нём, и сруб новенький, и дело идёт…

Думает Данила на последний сруб тоже муки купить… Думает, цену собью да прокручусь как-нибудь… Да вот только хлеб люди медовый берут, вкус полюбился, а братья даниловы пасеку забросили. Да и дело творить - стены нужны, а значит, себе последний сруб надо оставить, да на закупку муки уже других средств-то и нету…

Отложил Данила решение, решил день-другой на раздумья взять да с мыслями собраться. Да и хлеба медового вкусить, что Егор печёт… Хоть и неудобно как-то Даниле в глаза Егору смотреть, но охота пуще неволи… Занял он поутру очередь к егорову оконцу. Подошла очередь – он глаза прячет, да монету протягивает и каравай медовый просит... А Егор ему улыбается, деньги убрать просит, от души угощает и слова благодарные ему молвит.

Удивился Данила, и говорит:

- Я прощения твоего просить хотел, должник я, Егорушка, навеки твой. Я же доход твой уводил, за работой твоей подглядывал, да обойти тебя в прибыли пытался! Прости меня!

А Егор в ответ:

-Ступай домой, а о вине своей даже не думай. Помог ты мне, Данила, ой как помог! Всем, что есть у меня сейчас, тебе только я и обязан!

И пошел Данила с медовым хлебом домой, удивлённый да радостный, с душою лёгкой. Не держит на него ни обиды, ни зла мастер на все руки Егор.

Так и живут они теперь в дружбе и согласии. Данила лошадь новую купил, возит по сёлам да рынкам городским всё, что Егор производит, да продает. Самому-то Егору уже ездить некогда. А условия для Данилы Егор лучшие сделал, чтобы интерес у Данилы был.

Только вот песенки те, что Егор напевал, в веках затерялась и нам доселе неведомы… Но и по сей день в тех краях, где жил когда-то добрый пасечник, всё делается с любовью и благодарностью, будто пропитано словом добрым - о росе животворной, цветах медоносных, да о доброте людской и всепрощении. Лишь прижилось в местности этой выражение «егоров мёд», расхожим стало… Про всё, что с любовью сделано, здесь так и говорят. В память о мастере, у которого всегда было чему поучиться…

 

[Пеньковские Обряды]

Куда милый делся…

Жил на окраине уездного городка старый художник, Савелий, по фамилии Маслов. А фамилия-то у него была говорящая: маслом по полотну писал Савелий. Жил - не тужил, картины свои продавал успешно, а творил он не один – с двумя сыновьями, которых друг от друга никто, кроме отца с матерью, отличить не мог. Звали одного Иваном, другого – Василием. Близнецы, на радость отцу, оба с кисточкой в руке выросли, и писать полотна не хуже отца научились. Но мастерски-то в ту пору многие художники рисовали, а у этих картин ещё и удивительная особенность была – чудо являть. Всё, что из-под кисти их выходило, в жизни сбывалось. У тех, разумеется, кто картину купил. Например, возьмёт мещанин полотно с каретой, а глядишь, и свою карету купит. Или купит купец натюрморт с утварью красивой, а утварь эта уже сама тут как тут, по сходной цене в руки идёт. А если приобретёт чин какой портрет девицы-красавицы, то и невеста ему достанется – загляденье…

И прошла о том чуде молва по всем ближайшим волостям. Откуда только люди не приезжали за мечтой нарисованной! И дела у Масловых в гору шли, каждый день до глубокой ночи семья работала, а по субботам уходили картины по достойной цене… И так – по новой.

Только вот старик-отец больше дома в мастерской работал, а на рынок обычно сыновья выезжали. Торговали Иван и Василий по очереди. И вот довелось как-то в погожий базарный день Василию на рынке стоять, и остановилась возле полотен барышня – сразу видно, мещанка, да и собой хороша. Прослышала она про масловские картины, и уверовала в молву людскую. Ульяной эту барышню звали. Очень хотела она жениха встретить, достойного и сердцу милого. Рано она родителей своих схоронила, и дом ей остался большой, с садом яблочным и прислугой-челядью, только вот даже самая старательная прислуга хозяина не заменит… Разные сватались к Ульяне женихи, от юнцов до вдовцов, да всё не взаимно… И собралась она в субботу на городской рынок, чтобы картину выбрать себе на семейное счастье.

А Василий стоит, живопись нахваливает, да не кричит, как иные торговцы, а реальные истории рассказывает - про то, как людям, купившим у него картины, потом вскоре счастье было. Много людей стоит возле Василия, слушают, думают, выбирают… А одно из полотен словно для Ульяны и было написано – семейство барина молодого за трапезой, в горнице светлой, при большом самоваре и сервизе фарфоровом. Лица супругов радостью светятся, малыш на детском стульчике улыбается… Взяла Ульяна картину. А пока Василий покупку ей в бумагу заворачивал, спросить успела:

-Скажи, художник, я замуж выйду?

-Да не было у нас ещё случаев, чтобы мечта не сбывалась, - ответил Василий. – Что купил, то и получил! Эту картину я сам рисовал, отец лишь поправил немного… У нас вся семья чудеса творит!

Говорит Василий, да девицей любуется – хороша барышня. Да и она ему улыбается…

-А по любви выйду?

-А ты посмотри сама, - отвечает художник. - Разве без любви лица счастьем сияют?

Поняла Ульяна, что ответ утвердительный, промолчала, скромно улыбнулась Василию ещё раз, взяла картину и ушла.

Вернулась домой, повесила в гостиной, любуется…

А на следующий день к ней женихи буквально валом повалили. Предложений много, но по-прежнему никто сердцу не мил… А вот художник молодой у Ульяны из головы не выходит, по ночам снится да в сладких грёзах является… «Может, судьба мне быть с тем, кто мечту мою нарисовал?» - думает Ульяна. И решила она в субботу опять на рынок пойти. Только вот имя художника она так и не узнала. Да это, в общем-то, дело поправимое – ведь художники всегда на одном и том же месте стоят.

А Василий домой вернулся в тот день – весь светится. Заметил это отец и спрашивает:

- Что, сын, выручка сегодня хороша? Не торговался никто?

- Выручка-то хороша, отец, - отвечает Василий, - а вот барышня на рынке была – так ещё лучше! Картину купила с барской трапезой, замуж выйти хочет!

-Ну, раз купила такую картину, значит, счастлива будет! А что за девица-то?

-Имени не знаю, но хороша собою и манерами хороша… Никак улыбку её забыть не могу… Я на девушке этой сам бы женился. Только как её теперь найти? Город большой… А я даже имя спросить забыл.

-Ну, ежели судьба, то повстречаешь! А там, глядишь, и женишься – ну, ежели судьба! – с этими словами Савелий всех за стол на вечерний чай позвал.

А разговор этот Иван случайно из мастерской услышал. Он тоже в холостяках ходил, и даже на примете девицы у него не было. Позавидовал Иван брату, которому красавица улыбнулась. И подумал, что если Василий ей понравился, то она встречи с ним искать сама будет. И, разумеется, придёт на рынок. А ведь они с Василием как две капли воды схожи. И решил Иван, что если придёт на рынок барышня, на свидание её пригласить. Тем более, что имён своих они друг другу так и не назвали… Как бы и нет Василия, а Иван – вот он! А о том, что хитрость его узнается, старался пока не думать.

В следующую субботу на рынок Иван отправился. Савелий с Василием в мастерской остались, картины пишут. Только видит отец, что с сыном что-то не творится – вздыхает всё, да о чём-то своём думает. Догадался отец, что в барышне дело. И пожалел, что не Василия торговать отправил. Вдруг бы явилась на рынок девица, да опять ему улыбнулась, а там, глядишь, и до свадьбы дело бы дошло. А счастье одно не ходит, даст Бог, и Иван любовь свою встретит…

А Иван вечером с торговли вернулся – сияет весь… Понял всё мудрый отец, и позвал Ивана в гостиную на разговор. Не стал сын скрывать, что на свидание девицу пригласил, которая семейный портрет неделей раньше купила. Пришла на рынок она, к рядам ремесленным, улыбнулась, разговорилась о погоде, и завтра в сквере городском ждать его вечером будет.

Не ожидал Савелий от сына такого поступка. Только вот что теперь делать? И ложью на ложь ответить решил, ничего другое на ум не шло. Вышел куда-то из дома старый художник, а примерно через час вернулся, в мастерскую зашёл, где оба сына в тот момент находились, и заявил, что срочный заказ пришёл от заезжего барина. А барин тот остановился на дворе постоялом, и через три ночи город наш покидает. И нужны ему три картины друзьям в подарок, каждая с утиной охотой – это любимая их забава. Времени мало, только написать да просушить, а лаком покрывать уже в день отъезда гостя придётся.

Иван возмутиться хотел, попросил отца наедине поговорить, вышли они в трапезную…

-Батенька, я же на свидание с барышней вечером идти должен? Неужели ты мне счастья личного не желаешь? Я давно уже о женитьбе думаю!

А Савелий в ответ:

-Бог даст – женишься, а не даст – в холостяках проходишь. Обманешь ты кого угодно, только не судьбу. А кто ей в мужья уготован, тебе не ведомо. Подождёт-погрустит девица, да домой уйдёт. А ты на волю божью положись и жди. Никуда она из города не денется. А вот заказчик уедет, и уже очень скоро. Я аванс взял. Никаких свиданий. С каждого – по картине!

С этими словами пошёл Савелий холсты на рамы тянуть. Огорчился Иван, да у Масловых с отцом спорить не принято. В люди вывел, мастерству научил, да и просто человек уважаемый… Смирился Иван, и пошёл наброски к картине делать…

И Савелий сам рисовать барскую охоту сел. Такой сюжет всегда с рынка уйдёт. А ложь-то, как говорится, святая, справедливости ради.

Вечером следующего дня отец проверил работу сыновей и сказал, что ему до барина того заезжего дойти нужно - обсудить кое-что по заказу. Вышел Савелий из дома и в сквер городской отправился… А там на лавочке барышня сидит, во все стороны смотрит, явно кого-то ждёт.

Походил-погулял по аллеям старый художник, а потом, как бы от скуки, подсел к девице. Разговорился о том-о сём, о погоде да о жизни городской, а потом как-то незаметно к вопросу перешёл – мол, кого ждёшь-ожидаешь, и давно ли сидишь здесь под липами в тоске-печали… Доверилась Ульяна старичку доброму и всё, как есть, рассказала – и что картину купила тех самых Масловых, что замуж удачно выйти мечтает и что сам художник молодой её сердцу мил, только вот на свидание не идёт почему-то…

И говорит ей Савелий:

-Я жизнь пожил, и одно только сказать могу: кто ремесло творит, то люди занятые. В любой момент заказ получить могут. А тем, кто платит, дела нет до их личной жизни. Умеешь – делай. Я сам всю жизнь в мастерстве, и поспорить готов, что занят художник работой. А иначе пришёл бы. Разве можно к такой милой девушке на свидание не прийти без причины?

Улыбнулась Ульяна, повеселела.

-Значит, можно не думать, куда милый делся? Рисует он?

-Конечно, рисует! – отвечает Савелий. – А главное, если ты картину от Масловых купила, значит, в любом случае счастье твоё не за горами. Я о них тоже хорошо наслышан. То династия старинная, от поколения к поколению дар свой передают. Так что негоже им в холостяках оставаться. А я тебе вот что подскажу: если на рынок художник выйдет в красных одеждах, то быть счастью вашему, а если в белых, то другого жениха можешь присматривать. Так что ступай смело в субботу на базар, и смотри, какого цвета будет на нём рубаха. Истину тебе говорю…

Озадачилась Ульяна после этих слов, но поверила. Уж больно убедительно старичок говорил.

С этими словами встал Савелий с лавочки и домой пошёл, да и Ульяна его примеру последовала. Тем более, что уже сумерки наступали.

А на следующий день Савелий охоту утиную дописал, сушить полотно поставил, сыновей работу проверил и говорит:

-Я за красками в лавку пойду, масло у нас заканчивается. Завершайте пока работу, сдавать скоро!

И вышел. А сам пошёл туда, где рубахи продают. И выбрал сыновьям по рубахе, Василию – красную, а Ивану – белую.

А на следующий день, к вечеру ближе, Савелий картины с барской охотой на чердаке спрятал, а сыновьям работу из своего кармана оплатил.

А в пятницу позвал старый художник сыновей в гостиную, рубахи новые приготовил и говорит:

-Не могу я больше таить, что сыновей у меня двое. Горожане думают, что один сын, ведь живём-то мы на окраине, и никто, кроме друзей да соседей, не ведает, что Бог меня двойней одарил. И пришло время люду городскому правду сказать. Так честнее будет. Вот вам рубахи. Тебе, Иван, - белая, а тебе, Василий, - красная. И представляйтесь теперь покупателям не по фамилии, а по имени. Это моё наставление. Берите и меряйте, коль мала или велика – схожу поменяю.

…В субботу утром отправляется Василий на рынок, в рубахе красной. Весь в думах о девице. Пришёл на ряды, картины выставил, ждёт… А Иван дома остался, ему бы полотна сидеть писать, а он всю ночь думу думал, и хитрость отцовскую разгадал – чтобы на свидание не пустить, да и для чего рубашки разные куплены, тоже понял. Уловил момент Иван, когда отец до лавки хлебной отлучился – и давай по всем комнатам картины, якобы барином заказанные, искать. Так и до чердака добрался… Там и нашёл три полотна с утиной охотой. «Вот ты как со мной, папенька!», - подумал Иван, да обиду смертельную на отца затаил. Какая ему разница, кому красавица-мещанка в невесты достанется? Он-то своё пожил, так зачем нам, молодым, мешать жизнь свою строить?

А Ульяна всю пятницу наряды мерила, помады подбирала, кудри завивала. Очень она надеялась, что в красной рубахе художник будет. А там, глядишь, и свидание состоится, и до предложения руки дело дойдёт.

Так оно и вышло… Сердце замерло у Ульяны, когда в рядах ремесленных, на том самом месте, рубаха красная над картинами заалела. «Какой мудрый старичок! Не провидец ли?» - подумала Ульяна. И подошла. А Василий улыбается, про картины столпившимся людям рассказывает… Тут они, наконец, по именам познакомились. «Постой со мной, давай сегодня вместе торговать будем!» - говорит Василий Ульяне. И пригласил её за прилавок. А тут возьми да появись некий барин…

- А нет ли у тебя, парень, с охотой картин? Мы с друзьями на уток ходим, подарить им полотна хочу! Друзей у меня таких трое! – незнакомец молвит.

- Совсем недавно под заказ рисовали с отцом и братом! - говорит Василий. – Даже наброски остались. И Вам под заказ напишем. Скажите только, как разыскать Вас по готовности?

-Да не местный я, - говорит барин. - Пока на постоялом дворе буду, ещё несколько дней… Туда и приносите, куплю! А наброски если остались – сбегай, принеси, неплохо бы на них посмотреть было… Вот тебе чаевые, беги домой, а жена твоя пусть с товаром постоит.

Переглянулись Василий с Ульяной, смеются… Да ощущение уже, будто вечность целую торгуют вместе. Сказал художник барышне цены, да домой к отцу побежал.

А Ульяна так собою хороша, одета со вкусом, духами благоухает, что покупателей ещё больше набежало. Картины берут, выручка прибавляется, и радуется девица за Василия.

Савелий обычно по субботам полотна для новых картин тянул, с одним из сыновей вместе. В этот день, разумеется, с Иваном. И тут вбегает Василий, и с порога кричит:

-Отец, там ещё один барин картины с охотой хочет! Просил наброски показать! Ждёт!

-А на кого ты товар-то оставил? – сердито спрашивает отец. – Не убытки ли нам твоя беготня принесёт? Мог бы до вечера оставить, а я бы снёс ему домой показать!

-Да заказчик заезжий, поспешить надо! Даже чаевые мне дал, чтобы я домой сбегал. А товар, батенька, я на жену оставил!

-На жену?! – удивился Савелий. – Что за чудеса?

-На будущую жену…

Тут улыбнулся отец, понял всё. А Иван вдруг встал из-за стола, инструмент положил, полотно отбросил и говорит:

-Я на чердаке эти картины нашёл. Все три. Никто не купил их. Это ты, отец, всё придумал, чтобы меня на свидание не пустить!

-Да вот он и приехал сегодня, заказчик наш! – нашёлся Савелий. – То и вправду от заезжего барина заказ был. Просто отлучался он из нумеров по своим делам, и вот опять он здесь. Где же обман-то? Не должен же я вам объявлять, какие у заказчика дела да планы…

Удивился отец в очередной раз, как сбывается всё, что нарисовано. Даже история вымышленная – и та сбылась, ибо сюжеты эти на полотна легли. Только пришлось признаться Савелию, что заплатил он сыновьям за работу из своего кармана. А то как иначе с заказчика деньги взять? Подарил бы по такому случаю, да не поймёт, а объяснять долго, да зеваки услышат… Назвал старый художник сумму, которая с барина заезжего причитается, на чердак залез, картины забрал. Наброски в подарок приложил. Мол, беги удиви барина – уже готовы картины!

Побежал на рынок Василий, а Савелий Ивану молвит:

-Не тот лжец, кто ложью на ложь отвечает, а тот, кто первым обман творит. Нам скоро за Василия предстоит порадоваться, женится он. А ты не хуже девицу найдёшь, поверь. На обмане всё равно счастье своё не построишь.

Понял Иван, что не возразить уже отцу, прав он. Молча пошёл дело продолжать, полотна тянуть. Ведь следующая суббота не за горами.

А Василий на рынок прибежал – смотрит, картин нет уже, все раскуплены, Ульяна стоит с выручкой, да барин наброски ждёт.

-Вот готовые с охотой, у отца были! – говорит Василий.

А тот смотрит и удивляется: мол, надо же, бывает такое? Заказать хотел, да ждать даже не пришлось!

В общем, щедро расплатился барин за картины. А Василий Ульяну замуж за себя позвал. А какое изумление ждало её при знакомстве с будущем тестем! Тот самый старичок из городского сквера, что ответил ей, куда милый делся. И ведь как точно ответил!

Ну и про Ивана, конечно же, узнала. Ну да Бог ему судья, родня всё-таки, негоже на него зла держать. А Иван после женитьбы брата чаще стал на рынок выходить, чтобы молодым время на прогулки оставить. В белой рубахе, как и отец велел. Про братьев-близнецов тогда все и узнали. И что один из них по-прежнему холост, тоже. Выбор у Ивана появился, но не спешил он с выбором. Хотел, чтобы как у брата всё было – по душе чтобы невеста пришлась… И только через год ему повезло.

А дело Масловых процветало. Да и неудивительно: больше их стало. Ульяна, чем мола, мужу с тестем помогала, а сын про сына говорили, что с кисточкой в руках родился – с трёх лет рисовал!

И был рад старый Савелий за сыновей своих. Но не столько за то, что любовь свою встретили и семьи создали, сколько за то, что научил их жить честно, без обмана и хитрости – правда, одному из них эти прописные истины дались не сразу. Ну да ладно, жизнь им предстояла долгая и счастливая, не вспоминать же обиды. А привычка свой цвет носить так у братьев на всю жизнь и осталась. Так и различали горожане близнецов по рубахам до седых волос и до появления внуков, которые, кстати, тоже художниками выросли.

 

[Пеньковские Обряды]

Тимошкина правда.

В некотором царстве, некотором государстве, жил-был старый царь-государь. И держал он при дворе своём царском, помимо челяди да прислуги, весельчака скомороха, простого гусляра Тимошку. Тот и гостей развлекал, и на праздничные гулянья петь-играть выходил, простому люду на радость да детям малым на потеху. Все любили-жаловали Тимошку за таланты его, а уж сам царь для Тимошки ничего не жалел, лучшие одежды дарил, со своего стола потчевал, да и слова грубого в его адрес ни разу не вымолвил… Но пришло время - умер старый царь. Трон царский, как и полагается, старший сын занял, всех прислужников отцовских при дворе оставил, а вот скоморох ему всегда не по нраву был. Царское дело – серьёзное, зачем здесь шутки шутить да песни петь? Не понимал царский сын отцову любовь к песням тимошкиным, дармоедом гусляра считал. Вот и выгнал он из скомороха из дворца – мол, ступай, парень, куда глаза глядят, да на все четыре стороны.

А с царём, как известно, не поспоришь… Вот и пошёл Тимошка по сёлам да деревням. Идёт-поёт, на гуслях играет, а людям в радость песни тимошкины, благодарили люди его - кто чем может, и всегда у него был и обед сытный, и ночлег тёплый. Вскоре ему и дом достался – в деревеньке одной старичок-бобыль в мир иной отошёл, не зарастать же калитке травой-бурьяном… Вот люди добрые и разрешили ему избу пустую занять, и стал Тимошка жить-поживать, быт крестьянский осваивать, да поигрывать на гуслях в свободное время, дабы пальцы от струн не отвыкли.

Во дворце царском тем временем праздник нагрянул – женился молодой царь на юной красавице из рода знатного. Подвыпили гости за столом, да стали царю выговаривать за то, что музыки нет. Сейчас бы в пляс пустились, да какой пляс без песен? Мол, зря ты Тимошку прогнал, весело с ним на застольях было… Призадумался царь-жених. Ведь то говорят люди знатные, уважаемые, при чинах да титулах достойных. Да гордыня царская ему послать за Тимошкой не позволила. Ведь значило это признать неправоту свою, да не из тех людей был молодой царь, кто ошибки свои признаёт. Хотя и призадумался – праздник-то не последний, погулять с размахом двор царский любит, а вот веселить гостей-то и некому…

А после свадьбы царь молодой работать сел. Днём на троне сидит, ходоков ждёт с вопросами, как обычно отец его принимал. А вечером в кабинете своём сидит, указы перечитывает, чтобы впросак не попасть с вопросом каким от просителей. И всё равно не понимает молодой царь, как указы-законы эти на деле применять, как спор людской рассудить… Не успел старый царь сына научить с указами управляться да суд вершить.

Вот и боится царь молодой, что рассудить по справедливости не сумеет и в грязь лицом попадёт, перед людом придворным оплошает. Надо кого-то из придворных в советники брать, - думает. Только кого? Одно название – чины наследные, а вот умом гибким никто не вышел, только кафтаны расшитые носить да бочонки пивные опустошать умеют.

И пошёл царь к старому слуге Прошке – тот всю жизнь при дворе служил, да на хорошем счету был у батюшки покойного. Вызвал его вечером в кабинет, напротив себя посадил и речь такую повёл:

-Знаю я, Прошка, что отец мой судом справедливым славился, и люди отовсюду к нему ходили, лапти стаптывали – за правдой царской, и давал он ответы на вопрос любой по уму да по совести. Боюсь я судить, опыта нет, да в указах не смыслю, как их в деле применять - не ведаю… Скажи мне, слуга мой верный, как отец мой судить научился?

-Не вели казнить, царь-батюшка, вели правду рассказать! – отвечает старый слуга. – Отец твой, хоть и в законах понимал, решения свои принимал не сам. Советник у него был мудрый, хотя и не скажешь по нему, колпак скомороший да щёки нарумянены… То заслуга гусляра Тимошки, что прослыл твой отец мудрым, а суд его – справедливым.

Не на шутку в думы тяжкие погрузился молодой царь… Как же ему Тимошку во дворец вернуть? Да и кто бы подумать мог, что этот дурачок, что шутки шутить должен, самого царя наставлял?

Ладно, разберусь, - думает царь. За скоморохом гонца послать никогда не поздно – далеко он уйти не мог, где-нибудь в ближайших деревнях прижился, разыщут в любой момент по приказу, а вот неправоту свою как признать, да ещё перед простолюдином? Решил царь пока без Тимошки обойтись. Читает по вечерам указы, разобраться в праве пытается.

И вот в один из дней солнечных, жарких, к царю на приём мужик простой просится. Пригласить царь велел, мол, готов выслушать мужика.

Упал на колени мужик, и говорит с колен:

-О государь милостивый, разреши мне, крестьянину бедному, слово молвить! Мы с женой моей коз держим, молоко продаём да козлят малых, только этим и живёт семья наша. Пустили мы тут козу с козлятами на улицу погулять, да не уследили за ними. Привязали к колышкам и козу, и козлят, а пришли вечером на двор забирать – коза и двое козлят пасутся, а третьего козлёнка и как не вовсе не было, только верёвка срезанная на колышке болтается… Увели у нас козочку малую, а мы её себе на молоко оставить хотели. Не видели мы вора, не поймали за руку, да только слышим каждый день, как на дворе у Ивана блеет наша козочка… А он отпирается, мол, это моя скотина на дворе моём, ничего я чужого не брал… А к себе на двор не пускает, не можем мы доказать, что он увёл нашу козочку. Как нам быть, как козлёнка вернуть? Ведь козочка нам, беднякам, не лишняя, а Иван и так всегда лучше нас жил, так ещё и украл безнаказанно!

Задумался царь. Просил мужика через неделю за ответом явиться. А сам думает - как же здесь рассудить? На подворье чужое без позволения хозяина не полезешь, нет права такого, а убедить признаться или на двор пустить – так это основания нужны веские. Решил царь три дня сам подумать, а если за это время ответа мудрого не найдёт, гонцов за Тимошкой позвать, прощенья у него попросить да во дворец царский вернуть – пусть живёт да в советниках ходит, как и прежде.

Не успел царь за чтение указов в кабинете сесть, как ещё мужик на приём просится, тоже из народа, - в лаптях да рубахе. Говорит мужик:

-О, царь-государь наш мудрейший! Спорим мы с соседом из-за места рыбного. Промыслом речным я семью свою содержу, нашёл на реке нашей место хорошее, стал сети полные приносить - в других-то местах такого улова нет. Да вот подглядел сосед место моё рыбное и начал туда в ночь приходить да сети ставить. Я на рассвете иду, а там уже его сети стоят. Как же так, ведь кто первый нашёл, того и прибыль… Только вот как мне теперь наглеца прогнать? Ведь река есть река, она не дом и не поле, никому, кроме Бога-творца, не принадлежит, вот и прошу я тебя, государь, вопрос мой решить в пользу того из нас, у кого правды больше!

Пуще прежнего погрузился царь в думы. Рыбаку велел домой идти, а за ответом тоже через неделю явиться, как и первому своему просителю. Решил ночами не спать – за бумагами отцовскими сидеть да законы изучать, ведь просителей-то много будет, и всем ответ нужен мудрый да справедливый. Ночь не спит, другую не спит, всю библиотеку царскую изучил – да не может ответы найти на простые вопросы людей из народа, не знает, как указы те применить на деле. Так три дня и три ночи прошло – и решился царь за Тимошкой гонцов послать…

Поскакали гонцы по сёлам да деревням, царь остался во дворце, в надежде, что простит его скоморох и во дворец вернётся. А к трону каждый день уже народ просится, все с вопросами да спорами, один другого сложнее… В основном, добро делят или в договоры меж собой вступить хотят, или договор какой прекратить. Не хватает у царя самого ни догадки, ни знания, выслушивает он ходоков да встречу им через неделю всем назначает. И ждёт - не дождётся, когда гонцы Тимошку привезут.

А тут ещё и муж с женой с просьбою странной: сватам в женитьбе на дочери своей нужно отказать. Не по душе девице жених оказался, плачет она слезами горькими, все глаза выплакала… Сжалились родители, не отдают дочку за нелюбимого, время тянут… А договор есть договор, если его не выполнишь, жди вражды или молвы пустой. Так и у них – неприязнь пошла, молву пускают о доброй семье нехорошую, а люди-то в молву верят. А хотелось бы и людей не обидеть, и самим обиду не заслужить. Соседи всё-таки, деревни рядом стоят, а уже звучат слова нехорошие…

Пуще прежнего ждёт царь Тимошку, сам скакать за ним думает, если гонцы с задачей не справятся. Всем ходокам-просителям говорит, чтобы через неделю за ответом пришли, ведь рассудить-то нужно по закону и по совести, стало быть, время требуется.

А гонцы тем временем по молве людской тимошкину деревню нашли. Смотрят – в своей избе скоморох живёт, изба ладная, печка крепкая, свой сад у него, скотина даже своя уже - одним словом, по-крестьянски живёт, освоился, лишь женой ещё обзавестись не успел. И гусельки настроены, и голос при нём, и любят Тимошку все вокруг, души в нём не чают… Постучались гонцы в избу ладную, где бывший придворный скоморох быт свой устраивал. Объяснили, что к чему. Да и добавили ко всему прочему, что в немилость у царя-батюшки они попасть не хотят - вдруг казнить повелит? Мол, сжалься, Тимошка, у всех при дворе своя работа, и выполнять её надо хорошо.

-Не потому поеду я с вами, что мне вас жалко или в немилость царскую попасть боюсь – ради народа простого пойду, которому правда моя нужнее. Возвращайтесь во дворец и скажите царю, что на следующий день я сам к нему приеду, мне дом да двор свой нужно хорошим людям передать, чтобы не запустел дом мой да живность моя не погибла. Да и в путь-дорогу собраться-одеться мне нужно, да с друзьями-соседями попрощаться. Крепко моё слово – ступайте с миром, да царя порадуйте!

Делать нечего – повернули гонцы коней своих в сторону двора царского. Не похоже, чтобы врал Тимошка. Поверили. А Тимошка народ собрал, обо всём рассказал, взял гусельки да пел весь вечер всей деревне на радость, да была та радость с грустью несказанной - не хотели крестьяне без Тимошки оставаться, да что тут поделаешь, если судить по правде сам царь не умеет, а на чинов придворных тоже надежды нет. Должен же кто то людям помогать... Передал Тимошка дом да двор свой Любаве, доброй вдовушке, что по соседству жила. Хозяйка она хорошая, за домом приглядит, не запустеет с ней дом. И уехал Тимошка в город с мешком рубашек холщовых да с гусельками своими.

А царь ждёт Тимошку, стол накрыл, сам оделся в кафтан парадный, жену-красавицу в платье облачил лучшее, будто бы и не скомороха простого ждёт, а короля чужеземного. Доложили ему о тимошкином прибытии, обрадовался царь, велит к столу с яствами позвать. С поклоном Тимошка вошёл, как положено, да с порога играть начал, так с музыкой к царю и приблизился. Царица-красавица рядом сидит, улыбается. Рада, что мужу её любимому больше не читать ночами старые указы да не ломать голову. Все споры теперь Тимошка разрешать будет, а ему, царю молодому, останется лишь решения оглашать - мудрые да справедливые.

Простил Тимошка царя, не таков он был, чтобы зло держать. Ведь не знал он, что царь-отец с ним по любому поводу совет держал. Думал, что только на гулянья-праздники скоморох нужен, так это при дворе дело не первое. А оказалось, никуда без него, простого парня в колпаке да с глоткою лужёной.

Разделил Тимошка трапезу с четою царскою, отблагодарил сердечно, гусли взял, песню заиграл добрую… А как ночь наступила, отвёл царь Тимошку в ту самую комнату, где он раньше и жил, при царе старом. Там и уснул скоморох крепким сном, и сон на новом месте ему привиделся – как во злате-серебре да на коне молодом вернулся он в деревню свою, в дом полюбившийся, а его Любава ждёт, как жёны мужей своих ждут. Да и женился на милой вдовушке, детям её отца заменил, и жить-поживать они стали в любви и согласии… Проснулся – пожалел, что это лишь сон был. Стены вокруг хоть и роскошные, да чужие, убранство дорогое – да сердцу не милое, кровать мягкая, да спать на своей деревянной приятнее было… Но ничего не поделаешь, служить надобно, споры людские разрешать больше некому…

А их, споров, уже накопилось – целая стопка бумаг лежит, писарь все прошения изложил, чтобы Тимошке работать удобнее было. Взял скоморох бумаги, сидит, читает, решения продумывает.

А неделя-то уже заканчивается, скоро народ за ответами повалит. Хотя бы первым просителям ответ подготовить нужно. Зашёл царь к Тимошке в комнату, поздоровался вежливо, и говорит:

-Завтра крестьянин придёт ко мне, у которого сосед козлёнка увёл. Мне ответ держать перед ним. Жду от тебя, Тимофей, совета мудрого!

-Нужно, царь-государь, вину соседову доказать сперва. Кто один раз украл, тот и в другой раз украдёт. Так пусть мужик тот козу и двух козлят оставшихся привяжет к колышкам на улице да уйдёт с корзиной якобы в лес – да так, чтобы вор увидел. А сам задворками пусть вернётся домой и у окна сидит, караулит. Вот тут-то он за руку вора и поймает. Вот тогда и заставит его на двор пустить да козочку свою забрать. А в наказание вору тому на всю деревню огласку дать, что, мол, скотину ворует. Так и постыдится он в следующий раз чужое добро к рукам прибирать.

-И то правда! – говорит царь. – Так и скажу мужику. А с рыбаком как быть? Как делить место рыбное?

-Не надо его делить, - говорит скоморох. – Если каждый день в одном месте два рыбака будут сети ставить, то вскоре рыбы там и вовсе не будет. Пусть они мост там построят, через речку эту. И у каждого своя сторона для промысла будет. Только покуда строят они его, не должны ни браниться, ни ссориться, а должны вместе дерева рубить, вместе к реке тащить, вместе бревно к бревну ладить.

-И то мудро! Есть у меня и рыбаку ответ! – отвечает царь. – А как со сватовством решить, ежели девица все глаза выплакала, а договор, как говорится, денег дороже? Ко мне её мать с отцом скоро за ответом явятся…

-Я так тебе, царь, скажу. Девица – не товар, а там, где счастья нет, слёзы не высохнут. Пусть предложат жениху родители девицы на вопрос такой ответить: на что жизнь семейная больше похоже – на огонь, на воду, или на ветер? И вода, и огонь, и ветер всё на своём пути уносят – вода смывает напрочь, огонь обращает в пепел, ветер в края дальние уносит, да назад не ворачивает… Назовёт он огонь – не верно. Назовёт воду –и это мимо. Назовёт ветер – и на этот ответ пусть головой покачают. Любовь настоящая на солнышко ясное похожа, свет которого в очах горит и у жены любящей, и у мужа любимого. Не сможет тот жених ответить правильно, и не отдадут мать с отцом кровиночку свою жениху такому, пусть девица слёзы утрёт и солнышка своего дожидается!

-И то мудро! – молвит царь. – Для первых просителей у меня уже достойные ответы есть! Благодарен я тебе, Тимофей, и к награде представить хочу! Скажи, что ты в награду от меня хочешь?

- Дай мне, царь-батюшка, время подумать! – скоморох отвечает. – Через семь дней и семь ночей я тебе ответ свой дам, а пока работать буду, прошения читать да решать по ним, ведь много уже прошений лежит.

И ушёл Тимошка, с позволения государя, в свою комнату роскошную.

А царь к просителям выходит, тех, кто за ответом пришёл – мудростью удивляет да решением своим радует, тех, кто с вопросом пришёл, просит вопрос свой на время оставить да встречу назначает, а ко времени у него и ответ готов – с тимошкиной, разумеется, помощью. Но прошло семь дней и семь ночей, и напомнил Тимошка царю, что готов он награду назвать, какую в благодарность от царя хочет.

-Молви, Тимофей! – говорит царь. – В долгу я перед тобой, перед умом блестящим твоим и речью красной.

-Просьба у меня для тебя, царь, простая самая, а вместе с тем и самая сложная, - отвечает скоморох. – В деревню свою я хочу. Дом-двор повидать, соседей-друзей своих, да Любаву-вдову, на которую я дом свой оставил. Хорошо во дворце у тебя, да у меня, человека простого, больше радости от сруба бревенчатого, а не от убранства позолоченного… Отпусти меня, царь-государь, на волю вольную!

Призадумался царь.

-Не могу отказать я тебе в милости такой, Тимофеюшка! Я тебя в своё время своей волей отпустил, теперь время мне отпустить тебя по твоей воле. Но просьба у меня к тебе есть одна, очень важная. Как выполнишь её – так и пойдёшь с миром. Так что в интересах твоих выполнить её поскорее. А нужно мне всего лишь, чтобы ты указы путные написал, мне понятные, да такие, чтобы в указах тех любое прошение найти можно было и ответ на него. И буду я по ним сам работать и нести в люди правду царскую, а про то, что твоя это правда, никто знать не должен.

-Ну, ради люда простого могу я правду написать, а уж ради того, чтобы домой вернуться, грех мне не согласиться на условие твоё, - отвечает скоморох. – Только правда, если она настоящая – она и не моя, и не твоя вовсе, она - дар Божий, и для всех она одинакова. Нет для неё, для правды, ни чинов, ни званий, ни расстояний, ни преград. Напишу я тебе новые указы, будет суд твой мудрым да справедливым!

Долго работал Тимошка, бумагу марал, старые указы читал, из них выбирал лучшее, дополнял своими истинами да излагал доступно – лето зимой смениться успело, пока он над указами работал. Хоть и хотел Тимофей домой поскорее отправиться, да нельзя с работой такой спешить. Как-никак для народа книга эта писалась, которую потом так и назвали - Правдою. Много за это время просителей у трона было, и всем им царь помогал, с Тимошкой советуясь. А когда пришло время Тимошке Правду царю вручать, ознакомил он царя с книгой. Пояснил, что к чему, да слово честное дал - в случае спора сложного советом помочь, гонцы-то теперь знают, где он живёт, пусть приезжают. Да если и на праздник дворцовый петь-играть позовут, обещал и в этом не отказать.

На том и распрощались царь и скоморох. Отблагодарил царь Тимошку целым мешком монет медных, коня хорошего подарил – на нём и уехал домой скоморох. Сколько радости у людей было, когда Тимошку увидели! Сколько смеха весёлого, улыбок, угощений да к столу приглашений! А пуще всех Любава радовалась. Дом она в порядке держала, на зиму дров заготовила, - тепло в избе тимофеевой, уютно да чисто. Гусельки Тимошка из чехла холщового достал, настроил, и давай петь-играть, песни старые вспоминать – во дворце-то он другими делами занят был, не до струн было. Живёт в деревне бывший скоморох царский, раздольной жизни радуется, Любаве помогает да детям её – в благодарность за помощь по дому оставленному. Так зима незаметно и пролетела. А по весне, как земля открылась, стала деревня к посадкам готовиться – тут и начали Тимошка с Любавой все дела крестьянские вместе делать. Да и не заметили, как дети её к Тимошке как к отцу родному относиться стали… Вот тут-то гусельки и потребовались на праздник весёлый, да не чужой и не царский. Решили Любава и Тимофей быть друг для друга тем солнышком красным, о котором царю когда-то скоморох говорил. И родилась тогда у Тимошки-гусляра новая добрая песня. А начиналась она такими словами:

Пойте, пойте, гусли звончатые,

В пляс пускайся, люд честной!

Гусли звонкие-яровчатые,

Пляс весёлый-озорной!

Засиделся сын-детинушка

Холостым, да на печи,

А сегодня под рябинушкой

Поцелуи горячи!

Правда, это не совсем про Тимошку – не скажешь о нём, что на печи засиделся, все знают, что при дворе он работал, да ещё как! Но это всего лишь песня. В неё иногда и ради рифмы слово красное вставить можно. Тем более, ради такой…

А что касается Правды, хоть и называл царь её своею, царской, да не утаишь от простого народа имя того, чья мудрость осталась в указах этих. Тимошкиной правдой народ законы те называл. Но царь, к счастью, этого не слышал. А судил всех просителей по Правде этой всю свою жизнь, которая у них с царицею была долгой и счастливой, как и у Тимошки с Любавою.

 

[Пеньковские Обряды]

Белая горлица



Нет для нас счастья большего, чем жизнь мирная на земле родной, щедрой да светлой. И нет для нас беды страшнее, нежели воля вражеская на счастье это посягнуть да на землю родную напасть из корыстного интереса. И если случалась такая беда, шли ворога гнать мужи храбрые, жён любимых оставляя на долгие годы в тоске-печали да неведении, лишь у Богов просили они, уходя, милости высшей, чтобы живыми вернуться да милых своих обнять. Правда, не всем удавалось милость высшую вымолить, многие так и оставались в могилах братских на веки вечные. Так и с героями нашей истории было, жителями деревни большой, что опустела с началом кровавой сечи. Остались в избах матери, жёны да девицы, дети малые да просто люди хворые да немощные – немного тогда таких мужей было. За землю родную, за Русь-матушку, даже отроки биться шли, да старики, что силой уже не могли похвастаться.

И жила в деревеньке этой сирота Машенька. Росла она с бабушкой своей с детства раннего – погиб на войне отец её, а матушка закручинилась, от тоски-печали по любимому супругу зачахла совсем, слегла, а потом – пропала, да так, что не нашли её нигде ни живою ни бездыханною, да через время мёртвой и посчитали. А бабушка растила Машеньку в нужде тяжёлой, да всё думала лучшей для неё участи, потому и согласилась на помолвку с Прохором, сыном Клима да Прасковьи. Их семья хорошо жила, в достатке, потому и откликнулась с радостью бабушка на их предложение. А вот свадьбе-то война помешала, и отложили её, разумеется, до возвращения Прохора домой, хотя бы на побывку недолгую. Ведь когда война закончится, никто в деревне не ведал, лишь слухи ходили добрые, что отступает враг, теснят его наши мужи храбрые в сторону своих земель, которых им мало оказалось.

Но не лежала душа у Машеньки к Прохору, боялась она возвращения его в деревню, думала, как свадьбы этой избежать, хотя желала Прохору вернуться живым и невредимым – не умела Машенька зла людям желать. А вот помолвку свою расторгнуть она очень хотела, тем более, что давно она на Алёшу засматривалась, чей дом на краю деревни стоял. Да и он при всякой встрече глаз не сводил с Машеньки. Улыбались друг другу, хотели понравиться… Да война всех забрала, и Алёша тоже не уклонился, хоть и всех моложе из парней деревенских был. Вот его-то она ждала с нетерпением, и замуж бы за него вышла, если бы сватовство с ним состоялось… Вот и решила Машенька с бабушкой о доле своей поговорить, да всю правду сказать. Выслушала бабушка внучку любимую, и говорит:

- С Прасковьей и Климом ссориться не хочется, соседи они добрые, и девицу в жёны Прохору они всегда хотели скромную да работящую. А тебя они ещё с детства заприметили, а когда ни отца, ни матушки у тебя не стало, приняла я их предложение как благо великое. Подумала я тогда о выгоде, но вижу, что выгоду на слезах не удержишь. Ты у меня кровинушка единственная, не смогу я свой век спокойно дожить, зная о твоих страданиях. Попробую я кое-что сделать. Только всё, что я тебе скажу, держать придётся в тайне строгой, в деревне никому не рассказывать, и тогда чудо случится, отведёт тебя случай от Прохора, а к любимому Алёше дорожка сама ляжет. Нужна только ночь лунная и слова заветные, а сегодня луна-то, смотри, какая яркая - быть тебе услышанной, если не убоишься одна за околицу в ночь выйти.

Улыбнулась Машенька, обняла бабушку…

- Не убоюсь я ради счастья своего ни ночи тёмной, ни леса дремучего! Хоть сегодня выйду я за околицу, лишь бы знать мне слова заветные, да как звать-величать ту силу, что на помощь мне готова прийти!

А бабушка в ответ:

-То не сила – то птица лесная, горлица белая. Призвать её нужно словами добрыми, протянув вперёд ладони раскрытые – на них и сядет птица белокрылая. А слова такие тебе произнести надобно:

Ты явись ко мне, белая горлица!
Стали ночи мои тревожными,
Грусть-тоска живёт в моём тереме,
Грусть-тоска в моей светлой горнице, -
Ох, не любы мне гости незваные!
Помоги мне, белая горлица,
Отведи от печальной участи -
Гнёзда вить на ветвях неласковых!
О том просит девица Машенька!

И прилетит она к тебе, как только имя твоё прозвучит.

Обрадовалась Машенька, слова выучила, полуночи дождалась и за околицу вышла.

И свершилось всё, как бабушка говорила. Стоило Машеньке слова заветные произнести, как появилась перед ней белая горлица, на ладони села и заговорила вдруг человеческим голосом:

-Вот я, горлица белая, явилась я на слова твои призывные. А беда твоя мне уже ведома – откуда, не спрашивай, я высоко летаю да вижу многое. Постараюсь я помочь тебе, только ты молчание храни о встрече нашей, ступай домой и о печали своей не думай – теперь это моя забота.

С этими словами и исчезла птица говорящая, будто её и не было. А Машенька домой пришла, обняла снова свою бабушку, поблагодарила её за секрет такой – и уснула сном крепким да спокойным, каким давно не спала. И снится ей Алёша, будто бы женихом он ей стал, к свадьбе подготовка идёт… Проснулась Машенька радостная, о помолвке с Прохором старается не думать, как горлица велела. Ведь если чудо такое бывает, что птица человеческим голосом говорит, - почему бы и не поверить, что птица эта волшебная чудеса любые творит?

А буквально через день-другой всю деревню весть облетела: погиб Прохор. Правда, не из солдатских уст была новость эта - никто из деревни на побывку нынче не приезжал. Просто примета бытовала такая, что если птица через окно в дом залетит, да ещё и перо оставит, - быть в семье этой покойнику. Ни разу, как старики говорили, не подвела примета эта. И верили в неё все, от мала до велика. А в ночи-то тёплые ставни закрывать не принято, вот к в окно избы климовой и ворвалась ночью птица белая, покружила по горнице, обронила пёрышко, да и улетела прочь. Значит, быть в доме этом покойнику. А кому ещё мёртвым быть, как не Прохору, ведь он – на войне, где смерть рядом ходит. Так и уверовали родители Прохора в гибель сына.

А Машенька даже слезу пустила – не такого исхода хотела она, не такой помощи. Так и сказала она бабушке, что горько ей на душе, ведь никому нельзя смерти желать… А бабушка её по голове гладит да приговаривает:

- Это лишь суеверие, а жив Прохор или нет, мы узнаем, когда кто-нибудь из соседей наших домой вернётся. А ты лучше о счастье своём думай - белая птица знает, что делает!

Согласилась с бабушкой Машенька, и решила полностью белой горлице довериться – а что ещё оставалось? А птица дело-то своё уже наполовину сделала, раз погиб жених, то и помолвка не в силе, осталось только Алёшу дождаться, да жизнь свою устроить по любви взаимной. И желала Машенька всей душой Алёше скорейшего возвращения, хотя бы на побывку – чтобы счастье своё не упустить. Выходила она ночами лунными за околицу, говорила, как могла, о своих пожеланиях, ладони вперёд протягивала… Но не прилетала больше к ней белая горлица.

Вскоре повозка в деревню конная приехала – с бойцом раненым. Привёз его, правда, человек чужой, не из местных, высадил из повозки, костыли подал – и уехал сразу назад, в лагерь солдатский.

Каково же удивление Машеньки было, что боец этот Алёшей оказался! Хромал Алёша, без костылей не ходил, помощь ему нужна была – тут Машенька и по воду, и по дрова, и хлеб ему печёт, и самовар ставит… А он по-прежнему с неё глаз не сводит, мила ему Маша, да и сам понимает, что не пошла бы помогать ему та девица, которой он сам не мил. Так и решили они пожениться, прямо сейчас, пока в поход военный идти раны ещё не позволяют. Про Прохора она у Алёши ничего спрашивать не стала, просто сказала ему, что помолвку с ним расторгли из-за войны, смысла ждать нет никакого, да и не нравился он, Прохор, ей никогда. Бабушка подтвердила, что свободна Маша, и что могут молодые быть вместе. Для свадьбы день выбрали, стали вместе с бабушкой об угощениях думать - в войну ведь с размахом не разгуляешься, а хочется всё-таки хороший стол накрыть, да не без хмеля – как же не выпить за семью новую молодую? Пригласить всех решили, по-другому в деревне и не бывает, стало быть, и Клима с Прасковьей – тоже, хотя тяжело Машеньке стало видеть родителей жениха несостоявшегося.

Стол в саду поставили, во дворе у Алёши. И вот уже завтра празднику быть, как ещё раненый возвращается домой на побывку да на лечение… Он и рассказал всем, что жив-здоров Прохор, ни одной царапиной не отмечен, у командира на хорошем счету за смекалку да храбрость. Клим с Прасковьей прослезились от радости за сына любимого, а потом давай птицу проклинать всеми словами бранными, да Клим ещё и на угрозы расщедрился – обманула птица, так убить её за это надобно, тем более, что из-за неё сноху добрую потеряли. Свадьбе они не мешать решили, тем более, что и бесполезно уже – любят друг друга Алёша и Маша, и вся деревня рада за молодых. Приглашение к столу Клим с Прасковьей принимать не хотели, да обычай превыше личной обиды. Тем более, что бабушку Машеньки здесь все уважали, и ссориться с такими людьми в деревне не принято.

Тяжело в войну свадьбу гулять. В семьях невесело – у всех воюет кто-то… Тем не менее, поздравили молодых, чаши с напитками горькими подняли за их счастье. Захмелели до песен застольных многие гости. А бабушка всё яства подносит, угощает, слова добрые говорит, просит за молодых мёд-пиво не жалеть…

И вдруг садится на край стола птица белая! Обрадовалась ей Машенька, да радость свою сдерживает, молчит, тайну хранить нужно. Лишь Клим, что во хмелю был, как птицу эту увидел, сам не свой стал. Из-за стола выскочил, к избе своей побежал, с самострелом заряженным вернулся и давай стрелять в горлицу. Взмахнула птица белыми крыльями, от пуль увернулась и исчезла вмиг, будто её и не было. Замолкли все гости за столом свадебным. Кто во хмелю был, под стол попрятались, самострел в руках Клима увидев. Напугалась и Прасковья, стала уговаривать Клима домой пойти, самострел унести да дома отдыхать остаться. Да не хотел Клим уходить, всё бранился да самострелом пугал, так и пришлось Прасковье попрощаться со всеми да вместе с мужем, хмеля перебравшим, домой пойти.

Ушли они, а тишина за столом стоит, будто бы и не праздник идёт. А Машенька рада за горлицу, что удалось ей спастись от мести. Думает, вот бы вновь с птицей этой встретиться, ладони к ней протянуть да голос её услышать. Поняла Маша, что всегда будет оберегать её белая горлица, и любой бедой она может теперь обращаться за помощью волшебной, только вот понять, откуда взялась птица волшебная, никак она не могла, хоть и много про это думала. Ведь ни у кого больше таких покровителей нет...

Гости понемногу успокоились, за чай принялись - бабушка как раз самовар принесла да пироги сладкие, добрые беседы пошли за столом… Так незаметно и вечер наступил, разошлись по домам гости, молодых напоследок ещё раз поздравили, да наедине оставили… Так и стали Алёша с Машенькой мужем и женой.

А Машенька, хоть и от счастья сияет, да про птицу белую никак забыть не может, всё о горлице думает. И решила она у бабушки выспросить, откуда взялась птица говорящая, да почему она именно ей, Машеньке, так помогает. Да и мужу она любимому рассказать бы рада историю эту удивительную, да вот можно ли ему тайну открыть, не знала. Вот с этими вопросами она и отправилась к бабушке из избы алёшиной, в которой жить осталась. А дома-то их на разных окраинах, через всю деревню идти, а посередине как раз Клим с Прасковьей живут. Вот идёт Машенька мимо их дома, счастьем сияет, да Клим в окно увидал её – из избы вышел, смотрит в упор, да гневно так, что не по себе ей стало. Поняла Маша, что врага себе нажила в деревне. Прасковья-то подобрее, посердится да отойдёт, а вот отец Прохора всегда мужиком суровым был… Ускорила шаг Машенька, к воротам родного дома поспешила. А бабушка уже и калитку отворила, ждёт, чует сердце родное, что придёт к ней сегодня внучка любимая. Вошла Маша в избу незапертую, обняла бабушку и разговор завела, присесть не успев даже… Мол, знать хочу всё о белой горлице, увидеть её и услышать хочу, слова сказать благодарные да мужа в известность поставить о её существовании.

Прослезилась бабушка… Сядь, говорит, внученька, посиди минутку, я с мыслями да со словами соберусь, непросто мне будет это вымолвить… Села Маша на табуретку резную сосновую, что от отца-умельца в доме осталась, смотрит на бабушку и ждёт, что она вымолвит, да пока ждала, у самой слеза по щеке покатилась…

А бабушка сквозь слёзы молвит:

- То не птица лесная, то дочь моя любимая, матушка твоя родная. Не смогла она пережить гибель мужа своего, закручинилась, высохла, долго лежала, а потом вдруг встала и в лес ушла. Но не умерла дочь моя, а обернулась белой горлицей, так и живёт она поблизости, в лесу за околицей, а ночами лунными дар речи обретает и с людьми говорить может. Да не с любыми людьми, а лишь в тайну эту посвящёнными. А это только мы с тобою, Машенька, нет никого более.

Разрыдалась Машенька. Она маму живой помнила, как обнимала её да играла с ней, осталось у неё в памяти.

- Скажи мне, бабушка, можно ли мужа любимого мне в тайну посвятить? Ведь счастьем нашим мы матушке моей обязаны, что в облике белой горлицы приходит. Не хочу я Алёшу держать в неведении, тем более что это не просто птица волшебная, а матушка моя родимая, а он – зять для неё желанный.

- Машенька моя милая, подожди немного! Я сама схожу в ночь за околицу и поговорю с дочерью. Важно мне узнать её пожелания, думаю, не откажется она мужа твоего в тайну посвятить. Но я без разрешения её не могу такой ответ держать, так что заходи ко мне завтра, передам я тебе слова белой горлицы, моей доченьки да твоей матушки.

На том и ушла Машенька. А бабушка дождалась ночи лунной, за околицу вышла, ладони вперёд протянула и слова заветные заговорила:



Ты явись ко мне, белая горлица!

Нужна помощь любимой Машеньке!

Грусть-тоска живёт в её тереме,

Грусть-тоска в её светлой горнице, -

Тяжело твоей милой доченьке

Нашу тайну хранить от милого!



Прилетела птица, на ладони матушкины села, крыльями хлопает, радуется.

- Мы – семья теперь, родня близкая, - говорит горлица. – Как же зятю любимому не знать правду про тёщу добрую? Пусть расскажет Маша ему обо мне всё, как есть. И если поверит он, и полюбить меня сможет, то суждено мне будет заново человеком стать. Ведь я им нужнее, помогать буду, да и надоело мне в обличии птичьем жить.

Прослезилась опять бабушка Машеньки.

- А что сделать-то надобно, доченька? Мы всё, что ты скажешь, выполним, лишь бы обнять тебя в человеческом облике!

- Имя моё совсем вы забыли, даже ты, матушка, не произносишь его с тех пор, как я горлицей стала. Надобно, чтобы в словах заветных имя моё доброе прозвучало. Да так, чтобы и зять мой, и дочка моя, и ты, матушка, - все трое меня Людмилой назвали, ведь сила имени моего в слове этом, была я людям мила, людям нужна да людьми любима. И давно уже я в люди хочу, да не хватает мне любви людской для перерождения!

- Доченька моя, Людмилушка! Прости ты меня, что по имени не называла тебя столько лет, да что не верила в твоё возвращение домой в облике человеческом. Да и сама ты не говорила, что чудо такое возможно! Прости меня, теперь всё сделаю так, как ты скажешь!

-Раньше не говорила я об этом, потому что не хватило бы у двоих любви ко мне для перерождения моего. А три человека – уже сила, уже чувства доброго хватить должно. Трое близких людей у меня, матушка, - ты, Машенька да Алёшенька. И только все вместе сможете вы меня к жизни вернуть человеческой.

Бабушка слёзы вытерла да пообещала всё возможное сделать, чтобы Алёша в чудо уверовал.

А Маша утра всё ждёт, ворочается, уснуть не может, всё о птице белой думает, да о том, как мужу всю эту историю рассказать. Как только рассветать за окном стало, поцеловала Маша в щёку мужа спящего, да тихонечко дом покинула, до бабушки добежала, в окно стучит. Открыла бабушка, в дом пустила, за стол усадила, чай предлагает, да о самом главном молчит.

- Не томи меня, бабушка! Скажи как есть, могу ли Алёше про матушку мою рассказать?

- Можешь рассказать, Машенька! – говорит бабушка. – Но ещё задача перед Алёшей стоит важная. Ведь можно матушку твою опять в человека обратить, да для этого мы должны столько любви сразу ей дать, что только все втроём и смогли бы. Так что очень важно, Машенька, чтобы поверил он тебе. И тогда пойдём мы всей семьёй к ней в ночь за околицу - говорить слова заветные, да по имени называть. Как же хочется мне, внученька, дочь свою Людмилу обнять, в человеческом облике увидеть! И снова будет у меня дочка, у тебя – матушка, а у Алёши – тёща добрая, каких поискать ещё.

- Как же я этого хочу, бабушка! – отвечает Машенька. – Постараюсь убедить я Алёшу, что в облике горлицы матушка моя Людмила появляется, которая нам пожениться помогла и которую вернуть надобно в облик человеческий.

И тут дверь в горницу скрипнула, приоткрылась, и вошёл в неё неожиданно тот, о ком говорили только что. Вскрикнули в один голос внучка и бабушка, уж слишком внезапно Алёша на пороге появился.

- Простите меня, напугал я вас, да не мог за женой не пойти – чувствовал я, что тайну жена от меня хранит да не договаривает что-то. Не спал я вовсе, когда Маша из дома уходила, сразу за нею вышел. Грешен, подслушал всё – за это я тоже прощения у вас прошу, но и жена не должна от мужа тайны держать. Не придётся вам меня убеждать в том, о чём говорили только что. И отдам я Людмиле столько света души моей, сколько самой душе не жалко будет. Ведь и мне она – как родная матушка будет. Всё сделаю, как прикажете, лишь бы была она с нами в облике человеческом!

Обнялись все трое, да решили прямо в ближайшую ночь идти за околицу – ночи-то как раз стояли лунные…

А слова заветные только бабушка знала. Пришлось Машеньке с Алёшей остаться у бабушки, слушать её да разучивать слова эти с нею вместе.



Ты явись ко мне, белая горлица!

Стали ночи мои тревожными,
Грусть-тоска живёт в моём тереме,

Грусть-тоска в моей светлой горнице,

Не хватает тебя, Людмилушка,

Не хватает тебя как доченьки,

Не хватает тебя, как матушки,

Не хватает тебя, как тёщи доброй,

Не один тебя просит родич кровный –

И не двое даже людей чЕстных, -

Просят трое тебя о воскрешении,

В человеческий облик возвращении!

В помощь нам будут Боги Светлые!

Скинь ты наземь своё оперение!

Светлоокой предстань Людмилушкой!

Эти слова заветные ночью лунной за околицей и услышала белая горлица. Первой их бабушка молвила, затем – Машенька, и последнее слово за Алёшей было. И вдруг свет яркий возник, лучистый, словно само солнышко в ночи зажглось, пропала из вида птица, да ещё через миг из лучей этих вышла молодая красавица в платье белом с воротом вышитым, в каком и ушла из дома много лет назад.

Сколько радости у всех было – словами не описать. Обнимались, целовались, ликовали – да так, что до рассвета на этой поляне и пробыли. Уже на рассвете, домой собираясь уходить, перья белые на земле заметили – значит, навсегда скинула птичий облик Людмила, не быть ей более белой горлицей, быть ей в семье родной человеком нужным.

Пришли они утром ранним в деревню, никем не замеченными, прошли сразу в избу алёшину, комнату большую отворили ей – мол, живи здесь, с нами, матушка-Людмилушка. Да бабушка тоже Людмилу к себе зовёт, изба-то большая у неё – мол, и у меня живи, дочка, если захочешь, всегда мои двери для тебя открыты. Так и решила Людмила жить да всем помогать – и матушке своей, и паре молодой, которой она пожениться помогла. Да вот только из избы в избу по ночам бегать ей приходилось, да и то – с оглядкою, ведь для деревни всей была Людмила покойницей.

Так и живут они, скрывая Людмилу от глаз соседских. Но всю-то жизнь прятаться не будешь, вот и думают они всей семьёй, как про Людмилу соседям своим рассказать, да не получить проклятие за дела нечистые.

А тут у Алёши раны полностью зажили. Думает он воевать возвращаться, землю родную у врага отбивать да гнать окаянного к своим границам. О том и напомнил он Машеньке. А она-то обещала ему до свадьбы ещё, что без упрёка отпустит, как только время придёт… И ждать покорно будет столько дней и ночей, сколько сама судьба потребует.

Не хочет Машенька, чтобы муж молодой на войну уходил. Да что тут поделаешь, слово есть слово, да и раны не болят уже – в строй пора честному человеку, а он, Алёша, всегда из честных был. Поправился если – то притворяться нечего. Земле родной в такие минуты каждый воин в помощь… И решила Машенька с матушкой посоветоваться, как Алёшу дома удержать - может, найдётся у Людмилы мудрой решение какое. А матушка ей в ответ говорит:

- Ждут на войне от деревни нашей одного лишь воина – второй-то раненый ещё от боли своей не оправился. Но есть у нас в деревне притворщик один, которому с моим мужем в один час уходить было надобно. Он хворым прикинулся, да так хорошо, что поверили ему да на войну не забрали. Я тогда кое-что ненароком подслушала, да сказать убоялась. А сейчас живёт он, полон сил, хозяйство ведёт, чай да медок пьёт, а война от него так вдалеке и осталась. Я хоть и не вижу ничего, да от бабушки твоей слышу многое, когда по ночам к ней в избу бегаю. Человек этот – Клим, Прасковьи муж. Вот пускай он и идёт вместо Алёши твоего.

Засияла Маша.

- Благодарю тебя, матушка моя родная! Но вот только как тайну-то открыть такую?

- Дочка моя, Машенька, я на себя беру правду эту, ибо не боюсь я более правду молвить! Сама пойду к Климу да расскажу, что подслушала много лет назад у избы его. Вряд ли правду такую отрицать у него получится. А так я ещё и себя наконец-то на людях покажу, не могу я больше так жить, от глаз людских прятаться. Доверься мне, Машенька, я знаю, что делаю!

Не стала Маша спорить с матушкой, ей виднее, а сама желание загадала, что не уйдёт Алёша больше под пули вражеские.

А поутру вышла Людмила из дома, впервые при свете белом по деревне пошла, прямиком к воротам климовым, что не заперты были… Вошла она – а он, Клим, на подворье уже работает, трудом крестьянским занимается. Тут окликнула Людмила его по имени, обернулся он, увидел покойницу… и упал на землю замертво.

Прасковья во двор выбежала, за сердце схватилась… А Людмила говорит ей:

-Здравствуй, соседушка! Не бойся меня – не умерла я вовсе, я лишь уходила в дали дальние, по мужу покойному тосковать. Вот тоска моя вместе со счастьем дочери и закончилась – узнала я, что есть теперь мне чему радоваться, и домой вернулась. Ведь нигде могилки моей, не так разве?

А Прасковья стоит возле дома, бледная вся, слова не может вымолвить, да на мужа бездыханного смотрит, что на земле пахотной лежит.

Выдохнула Прасковья, руку от груди убрала…

-Вижу я, Людмила, что живая ты передо мной стоишь. Тоже здрава будь. И прости меня, если сердце твоё позволит. Есть перед тобой вина моя старая… Покрывала я ложь. Оставила мужа дома, на войну не пустила. Тоски твоей не познала… Да вот расплата моя пришла – мужа оплакивать здесь, на земле мирной.

С этими словами она к телу мужа направилась. Не дышал Клим. Поняла Прасковья, что предстоят ей похороны и та тоска тяжкая, какую другие вдовы познали. Да на мысли себя Прасковья поймала, что не врёт примета старинная: если птица в дом залетела, значит, в доме этом смерти не миновать…

Да о том в скором времени вся деревня уже говорила…

А Людмилу соседи увидели – обомлели сперва, да как начала она своим голосом говорить о том, что была в скитаниях долгих, в которые от тоски по мужу ушла – так и уверовали все в её возвращение. Тем более, что голос её многие помнили, да ещё знали, что могилки-то её так и нет на погосте - зря, значит, столько лет мёртвой Людмилу считали.

Похоронили Клима… А Машенька всё переживает, думает, как же теперь Алёшу на войну не пустить, если Клима вместо него уже не отправишь. Правда, дни печальные шли во всей деревне, скорбят жители по соседу, и уговорила Маша Алёшу в дни такие не уходить, уважить вдову Прасковью да поддержать её добрым словом вместе со всеми. Правду горькую о том, как Клим от службы уклонился, Людмила оглашать не стала, ведь о мёртвых, плохо говорить не принято: либо – хорошо, либо – ничего. Не стала она память о человеке чернить – Прасковье и без этого сейчас тяжело… Да и не держала Людмила зла на Прасковью, прощение всегда душу светлее делает.

Вот дни печальные и закончились, начал Алёша в поход собираться. Поняла Маша, что удержать его дома уже только чудо сможет. Опять поделилась она с матушкой болью своей за мужа молодого… А Людмила в ответ:

- Осталась лишь молитва моя материнская, но ведь в войну многие Богам молятся за близких своих, а чудо вымолить война-злодейка не позволяет. Помолюсь я за Алёшу, но на всё воля Божья, если не поможет молитва моя удержать его, то поможет она ему живым-здоровым вернуться.

Кивнула Машенька, обняла матушку, и пообещала ей на волю Божью не сетовать, ведь чему быть, того не миновать.

И пошла Людмила с Богами говорить – куда, не сказала, Машу с собой не позвала, лишь знала Маша, что умеет матушка Богов славить да может на их поддержку рассчитывать.

А Алёша уже и сумку походную собрал, день выбирает, пешком идти хочет много миль лесами дремучими да просторами луговыми. Правда, для дороги такой ещё и палатка нужна – вот её-то и сел Алёша шить-мастерить. И поняла Маша, что уже очень скоро либо уйдёт Алёша, либо чудо свершится.

День прошёл, другой, третий… Дошивает Алёша палатку, уже на прочность её испытывает, последние стежки остались по углам, покрепче чтоб было – дорога-то дальняя. Вот уже и мешок готов для палатки – с ремнями, чтобы за спиной нести… Прощаться с мужем Маша приготовилась, смиренная ходит, слёзы сдерживать пытается.

И вдруг шум какой-то со стороны дороги лесной услышала Машенька. Матушка дома была – и она вся в слух превратилась, мол, гудит что-то, будто с десятки голосов мужских да топот конский… И Алёша прислушался, видя, как Маша и Людмила к окну прильнули – он тоже шум услыхал, да и трудно было не услышать – приближался шум с минутой каждой, и скоро уже понятно стало, что это на обозах мужики деревенские домой возвращаются. Тут уже бабы да дети из домов выбежали – обозы уже в деревне показались. «Война закончилась!» - кричат мужики с обоза. «Война закончилась!» - кричат жёны да матери, и каждая кого-то родного глазами ищет… Не все мужики домой вернулись, полегли многие, а кто-то с увечьями вернулся век свой доживать… Рыдала деревня, кто от горя рыдал, кто от радости, да обнимались все – близкие и не очень, родные и не родные, и Прасковья сына своего Прохора, живого и невредимого, долго из объятий своих выпустить не могла. И Маша с Алёшей встречать героев-воинов вышли, да и Людмила с ними – как же в час такой трепетный в стороне остаться? Только вот Прохор с плеча материнского смотрит на Машу, которая не одна пришла, да смотрит косо, не по доброму… Не по себе стало Машеньке, крепко она алёшину руку сжала, будто защиты просит. Да и Алёша взгляд недобрый заметил, да что тут поделаешь, дружить-то уже точно не получится, хотя бы вражды не допустить, ведь жить-то в одной деревне придётся.

На следующий день во хмелю деревня была, победу медово-бражно отметили, историй звучит столько разных, как врага гнали, да не понять уже, где правда, а где приукрасили… Да и про Людмилу сплетни идут – надо же, из мёртвых воскресла, что-то неладное здесь, да и дочка её, такая-сякая, жениха не дождалась, за раненого ухватилась, лишь бы замуж поскорее выскочить – в общем, всякого наговорили про семью эту добрую… А во хмелю-то многие не только языком чешут, но и силушкой грубой не против похвастаться – таков молодой Прохор был, зло на невесту бывшую затаивший, да на того, кто невесту эту себе прибрал. Да матушка ему ещё много чего рассказать успела, пока за столом сидели да праздник отмечали. И во всех бедах семьи своей винила она Людмилу, которую ведьмой считала, да родню её близкую…

А Прохор во хмелю неудержим, взял со стены самострел отцовский, да из избы выскочил. К дому алёшиному идёт… Постучал грубо, мол, если не трус ты, Алёша, то выходи, а если трус, то позор тебе будет на всю деревню нашу. Маша в окно самострел увидеть успела, говорит – не ходи, не открывай, он во хмелю не ведает, что творит… Замешкался у дверей Алёша – как же на разговор мужской не выйти? Да тут Людмила вмешалась – говорит, доверьте мне разговор, я найду, что Прохору ответить.

Пытались её молодые остановить – да не получилось у них, вышла Людмила к Прохору. А тот самострелом машет, выражается бранно, Людмилу ведьмою называет, а молодых – так и вообще непристойно. А Людмила брани избегает, говорит с ним, как с человеком добрым:

- Пусть я ведьмою буду, так ежели ты меня, ведьму, убить попытаешься – не умру я, а лишь обернусь я птицею белою, да в нужный час вернусь снова в облик человеческий. А ежели дочь мою да зятя моего убить решишь – быть тебе, по закону нашему, из деревни изгнанным и обречённым на скитания до конца дней своих – или законы наши тебе не ведомы? Выбирай, что лучше для тебя – с волей Богов смириться, про невесту забыть, или быть всю жизнь у Богов в немилости?

Опустил Прохор самострел. Убедительно очень Людмила говорила, что призадумался он. Изгоем себя представил, скитальцем без дома и надела, со случайным ночлегом у людей добрых да рукой протянутой. Помолчал он с минуту, и в воздух три раза выстрелил.

Сказал, что три патрона у него было, трёх смертей он желал, да вразумила его смелая женщина, не смотря на разум хмельной. Тут на выстрелы вся деревня сбежалась, мужики самострел у парня отобрали, по щёкам хлестать давай, - мол, вот ты нарезался, давай-ка домой, протрезветь бы тебе не мешало. И увели его соседи до избы своей, Прасковье наказали напитки крепкие спрятать да не выпускать сына на улицу, пока весь хмель из головы не выйдет. В общем, утрясли ссору общими усилиями – не должно вражды меж соседями быть.

А Маша, Алёша и матушка Людмила ещё крепче полюбили друг друга, и семью эту в деревне так уважали, что часто в пример другим ставили – тем, кто не научился ещё горой друг за друга стоять. Ведь нет для нас счастья большего, чем жизнь мирная на земле родной, щедрой да светлой…

 

[Пеньковские Обряды]

Царская воля

В некотором царстве, некотором государстве жили-были царь с царицею. Жили во дворце роскошном с утварью позолоченной да в коврах заморских, прислугу свою жалованьем не обижали, с соседями дружбу вели да торговали с ними через море синее, что у берегов царства этого игриво пенилось. Ремеслом, торговлей да трудами крестьянскими люди здесь жили, десятину в казну царскую отдавали, тем царская казна и полнилась, так и шла здесь жизнь из года в год да из поколения в поколение. Благо, времена были мирные, ворог не посягал, да и сам царь-государь с соседями ссориться не привык, со всеми дружил да торговать приглашал. Жили царь с царицею в любви и согласии, да только одна беда у них была – не дали Боги им сына-наследника, сколько ни молили они об этом. А годы идут, виски у супругов уже с проседью, тут и задумались царь с царицею, кому трон они передавать будут. Ведь если родного сына-царевича нет, значит, царевич-пасынок его заменить должен. А в возрасте почтенном уже не малыша, а юнца брать разумнее, чтобы сразу учить его делам государственным. Стало быть, смышлёным должен быть парень, грамотным да честным. И решили царь с царицею гонцов во все стороны отправить, по городам и весям, чтобы отроков умных разыскали да во дворец привезли. Только вот выбирать из них одного придётся, да как выбирать-то, если всех привезут грамотных да неглупых? О мудрости тут говорить рано, мало ещё юнцы на свете пожили, а хотелось бы, чтобы уже и дальновидным царевич был, и мыслил глубже своих сверстников, и доверие во всех смыслах оправдывал, хитрого умысла не имея.

Поняли царь с царицей, что нужно здесь придумать какое-то испытание. Да что может быть лучше старых добрых загадок? Во все времена люди на загадках учились да на отгадках верных умом блистали. И решил царь, пока гонцы по стране разъезжают, загадку придумать, да такую, чтобы со смыслом не житейским, а государственным. Пойду, думает, прогуляюсь по рядам купеческим, спрошу у люда торгового, своего да заморского, что им в царстве-государстве моём по нраву приходится, а чем не довольны, да сами сказать не решаются. Так, глядишь, и мысль придёт, и загадка сложится, и над чем самому поработать - тоже будет.

А ряды-то купеческие на самом берегу моря стоят, все порты торговые заняты, кораблей много, да и купцов столько, что рынка уже не хватает, люди толпятся, товар смотрят, торгуются. Ремесленников много, поделки предлагают разные да украшения драгоценные, а уж тканей да платьев готовых – тут вообще глаза разбегаются, а дальше с фруктами стоят да прочими яствами, в общем, кипит жизнь торговая, гудит рынок голосами на языках знакомых и незнакомых. Тут люди царя увидели, улыбаются, кланяются, купцы готовы по такому случаю на подарки расщедриться, лишь бы царю понравиться да в немилость не попасть. Да не за подарками царь пришёл, пришёл за словом народным… И начал царь подходить к купцам да спрашивать, всё ли их устраивает в его царстве-государстве, да отвечать честно просил, ничего не утаивая, ибо обещал за слово недоброе не наказывать, а напротив – меры царские принять, если потребуется, да пожелания разумные выполнить.

И говорит тут первый купец:

- Причалы нужны новые, царь-батюшка! Те, что есть, гнилые уже, да и не хватает их уже, ведь кораблей-то всё больше становится!

Окинул царь взглядом порт торговый – и верно, тесно кораблям у берега, нужно новые причалы строить. Ведь на торговле-то вся казна держится, дело говорит иноземец.

Тут другой детина, в кафтане дорогом узорчатом, в разговор вступил:

-Разбойники по морю до сих пор гуляют, царь-батюшка! И на подходе к берегам твоим, бывает, несём мы потери. А охраны-то морской у тебя нету!

Призадумался царь – и правда, такой стражи нет, чтобы от разбойников защищала, нет корабля боевого.

Тут ещё и третий купец молвит:

-Царь-батюшка, дороги здесь у вас сухопутные плохи, колёса потеряешь, пока добраться пытаешься! Вот нам бы проложить новые пути в города твои торговые, да прямо от этого берега! Мы бы и дальше торговать поехали, по всем городам да сёлам, ведь немало в царстве твоём рынков богатых!

Принял и это к сведению царь-батюшка. Дальше идёт.

-Нам бы постоялый двор побольше, мест не хватает, ведь растут на берегах твоих ряды купеческие! – четвёртый купец говорит.

И этому парню кивнул царь с пониманием… Да, много работы предстоит, да чего только ради купцов не сделаешь, ведь люд торговый государству ещё как нужен, он десятину исправно платит, казну полнит. Прикажу новый дом для постояльцев ещё построить, пусть работают, - думает царь.

Идёт дальше царь-батюшка, с купцами здоровается, беседует, всех выслушивает, о делах спрашивает, да на заметку берёт все просьбы их да советы. Вот только с загадкой пока не срастается, так и не приходит в голову светлую царскую мысль подходящая. Пожелания-то у людей все с обычной работой связаны, с торговлей да ремеслом. А в загадке-то один предмет в другой спрятать надобно, да искусно так спрятать, чтобы намёк тонким был, словно ниточка в руках у мастерицы-искусницы… Да и сам предмет выбрать – задача не из лёгких, испытание-то государственной важности!

Вот по ремесленным рядам царь пошёл. Здесь купцы стоят не только заезжие, своих много, да и мастера-ремесленники есть, что свой товар продают. Столько всего предлагают торговцы, что глаза разбегаются. Идёт он, и слышит – голос молодой зазывает, подойти просит. Ну, думает царь, куплю я у парня что-нибудь красивое для жены любимой, я-то в деньгах не потеряю, а добра молодца поддержу. Подходит царь к зазывале, а тот ему и говорит:

-Подарок я тебе сделать хочу, царь-батюшка!

И достаёт парень ларец роскошный, позолоченный, в узорах искуснейших – двумя руками держит, царю протягивает, трепетно так, будто цены тому ларцу нету.

-Держи, - говорит. – Кто делал, не спрашивай, я того сам не ведаю а что хранить в нём – ты и сам решишь, поставь его на виду, глазам на радость, ведь это самый красивый ларец из всех, что есть у меня!

Неудобно стало царю, хотел он купцу молодому денег за ларец дать, да тот не берёт, говорит, мол, - подарок, и всё тут. А купец-то молод совсем, усики едва пробиваются, а уже, видимо, дело своё успешно ведёт, если такие подарки делает.

Не стал царь обижать доброго молодца отказом, тем более, что парень явно от души дарил, да и в возрасте таком юном ещё ни корысти нет, ни хитрости, ни лицемерия. Взял царь ларец, поблагодарил юношу, да назад пошёл – домой, во дворец, где его жена любимая ждала с нетерпением.

Зашёл он в палаты свои роскошные, на стол дубовый ларец поставил, жену позвал. Входит царица, на ларец смотрит, любуется. Ближе подошла, узоры разглядывает. Видит царь, что и ей ларец нравится. Рассказал он жене о подарке купеческом, а она головой качает, удивляется, да смотрит вопрошающе – мол, как это, дорогой ведь ларец-то, мог парень выручку на нём сделать, а тут взял – да подарил. Женский-то ум – недоверчивый, может, подвох какой или секрет особый в ларце этом? Осмотрела жена дар купеческий со всех сторон, на вес попробовала, в руках потрясла – не лежит ли внутри чего? И начала искать царица, где ларец открывается. Замочек нашла, золочёный такой же, маленький, словно бусина, под ключик прорезь есть, а вот ключика самого-то и нет. Царь рядом стоит, смотрит, как жена ларец открыть пытается… Призадумался царь. Самому узнать хочется, есть ли внутри чего, или самим заполнять ларец придётся златом-серебром да камнями драгоценными. Сам в руки взял, тоже отгадку ищет, как ларец открыть… И вдруг как засмеётся царь-батюшка, как обнимет жену свою любимую, да как закричит радостно:

- Вот она, загадка для пасынка нашего будущего! Что в ларце этом лежит, пусть отроки угадать и попробуют. Я, правда, и сам не ведаю, что там, но смекалкой блеснуть на такой загадке – это ли не достойное испытание?!

Улыбнулась царица, обняла мужа, да и согласилась с ним. Пусть такая необычная загадка останется, зато у юнцов возможность будет умом блеснуть.

Да как ни крути, ответ нужен. Как же испытание такое давать, если верный ответ не известен? Решил царь к купцу молодому сходить за ключиком, ведь негоже такие подарки дарить, которыми воспользоваться нельзя, да и тем более – самому царю. Просто забыл парень про ключик, не иначе.

На следующий день начал царь собираться-одеваться, чтобы на берег морской идти, в ряды торговые. Только подпоясался да выходить собрался, как гонцы первые возвращаться начали. И не одни они возвращаются – отроков везут на смотрины супругам. А парни-то гордые, нос задрали, царевичами себя уже мнят, да друг на друга смотрят косо да презрительно. Заметил это царь, огорчился немного, да что делать, выбирать пасынка всё равно придётся… Велел он слугам гостей молодых разместить получше да накормить с дороги, а сам из дворца вышел да искать того купца молодого отправился.

А купец на месте своём стоит, торговлю ведёт, и чего только нет у него – от браслетов позолоченных до перьев павлиных, только вот ларцов узорчатых нет у него более. Издалека царя купец заприметил, улыбается, - не боится, видимо, разговора…

Подошёл царь. А у стола торгового люд толпится, украшения смотрят да примеряют…

Видит царь, что отвлечься от работы парень не может, товар-то ведь не оставишь. Да и прямо здесь обсуждать ларец как-то не хочется, людей много – услышат, сплетни пойдут, ведь не каждый день к купцам сам царь приходит… Лишь успел юноша царю шепнуть – приглашай-ка ты меня во дворец, царь-батюшка, всё покажу да расскажу. День и время назначили, на том и попрощались. Вернулся, царице сказал, что пригласить парня придётся, не на рынке же он царя учить будет замок открывать.

Согласилась жена, что так будет лучше. Спросила, на какой день и час юноша приглашён. Назвал царь ей время встречи, а она и говорит:

-Давай в это время и испытание проведём, а судьёй этого юношу как раз и назначим. Ведь только он знает, что там, в ларце. Пусть ответы выслушает да выберет самый правильный, а потом при всех ларец и откроет. Вот и посмотрим тогда, кто из отроков с загадкой справился.

Не поспоришь с мудрой женой, согласился с ней царь. Да только гонцы всё больше и больше отроков привозят, уверяют, что самых умных да грамотных выбирают, правда, сословий разных – так ведь про сословия ничего сказано не было. Да вот беда, юноши по-прежнему друг к другу враждебно настроены, а на новичков вообще смотрят с такою злобою, что страшно за парней становится, хоть охрану им приставляй.

-Не нравится мне эта затея, - говорит царица. – Надо, наверное, по-другому было нам пасынка искать, самим в путь-дорогу отправиться. Но раз уж назначено испытание, проведём его, и, если никого не выберем, то поедем, чтобы сердцем выбирать, а не умом холодным. Видишь, каких умников нам привозят, ни к кому душа у меня не лежит.

-Да и у меня не лежит, - говорит царь. – Твоя правда. Если никого не выберем, то поедем сами по городам да сёлам, с людьми хорошими познакомимся, а молва людская всегда до нужного человека доведёт. Только проведём испытание, чтобы всё по-честному было.

Ждут царь с царицею дня назначенного, уж гонцы последние вернулись, отроков уже с дюжину во дворце живёт, ждут-не дождутся, когда знакомство с царской четой состоится, и каждый себя лучшим мнит, в роли царевича себя представляет.

И вот день наступил тот торжественный, купца молодого к царице привели познакомиться, ведь судьёй всё-таки парень назначен. Правда, что судить ему предстоит, он от царицы и узнал, тут уж не откажешь, согласиться пришлось. А царица-то в улыбке вся расплывается, восторга своего скрыть не может – понравился ей парень, скромный такой, да притом смышлёный да смелый.

В назначенный час собрались все в зале – царь с царицею, двенадцать отроков и юноша тот, купец молодой. Правда, купец в сторонке стоит, ему-то судить, а не в пасынки напрашиваться. А отроки красуются, собой любуются, друг на друга смотреть боятся, чтобы ревности своей не выдать. Долго беседовали с ними супруги, дали время каждому о себе рассказать, и каждый из них в лучшем свете себя представить пытался да умнее других выглядеть… Но нет, не прослезились от радости ни царь, ни царица, души родной ни в ком не почуяли… Правда, грамотностью своей многие отроки порадовали, да умением цифры на лету складывать удивили, да разве достаточно этого, чтобы сыном своим наречь?

Правда, загадка ещё отроков ждёт, та самая… Вот ежели кто с ней достойно справится, тот, может, сердце царское и растопит.

Вынес царь ларец тот загадочный, на стол поставил. И говорит:

-Вот перед вами ларец позолоченный, предмет роскоши в доме царском. Есть у него назначение – хранить в себе то, что наиболее ценно. Вот загадка вам – угадать, что внутри ларца этого лежит. А ответ, если честно, я и сам не знаю - судья у нас есть, лишь ему одному отгадка ведома, вот он верный ответ и выберет.

И в сторону купца молодого головой кивнул. Улыбнулся царю купец – сразу видно, за доверие благодарен.

А отроки принялись голову ломать. Разглядывают ларец со всех сторон, в руках по очереди держат, на вес оценивают, разве что на зуб не пробуют…

Вышло время, что на раздумья им отведено было, и предложил царь им ответы свои огласить и на суд купца молодого вынести.

Сомневаются юнцы в ответах своих, да делать нечего, отвечать пора.

Вот молвит первый из них, смелый самый:

- Монета там золотая, как символ казны государственной. А ларец-то сам золотой, разве найдёшь для монеты царской место лучшее? А в ларце ещё монета и под защитой, стенки надёжные, словно крепость.

Переглянулись царь с царицей – хороший ответ. Правда, других отроков ещё выслушать предстоит…

-Там камень драгоценный, что полцарства стоит, - говорит следующий юноша. - И надевает его царица только по важным праздникам, поскольку это самый дорогой подарок, какой она от мужа любимого получила. А такие вещи и хранить надо, как подобает, в шкатулке дорогой и красивой. А ларец – более достойный вариант, любой шкатулки он буде…т краше!

Вновь царь с царицей переглянулись – неплохой ответ. Да ведь ещё ответы будут, отроков-то дюжина, а только двое пока ответ держали.

Тут третий отрок слово берёт:

- Карта там старинная, нашего царства карта. Как государству карты своей не иметь? А храниться карта должна в оправе дорогой, как реликвия важная, и доступ к ней только сами царь с царицею должны иметь, да воевода царский. Вот и предполагаю я, что в ларце карта хранится, в свиток скрученная…

И этот ответ супругам понравился… Видимо, не зря такую загадку они придумали - на смекалку проверка отличная. Интересно, какие ответы дальше будут?

- Там оружие именное, что царь от предков своих унаследовал, - предполагает четвёртый отрок. – Нечего оружию на виду лежать, тем более, оружию, которое не для боя!

- Указы там старые, от царей былых! – заявляет пятый.

- Печать из сургуча государственная! – кричит шестой.

- Перо для подписания документов царских! – седьмой говорит…

Дослушали всех. Много ответов хороших, да только как из них лучший выбрать? Тем более, что и у самого царя ответа нет. Предполагать – одно, располагать – другое. Настало время судье слово своё сказать, да верный ответ огласить.

Молодой купец к столу подошёл, взял ларец в руки, оглядел со всех сторон, будто в первый раз видит, да говорит:

- Многое, очень многое может у нас царь-государь. И никто его ослушаться не посмеет, ибо воля царская для исполнения обязательна. Что прикажет царь-батюшка, тому и быть, и без воли царской даже соловей в лесу не запоёт, ежели лес тот на земле царской вырос. Только вот как она, воля царская выглядит? Этого никто не знает, ибо воочию её, волю, никто не видывал. Ни формы она не имеет, ни цвета, ни запаха, вроде – как воздух она, да силой такой наполнена, которую и боятся, и уважают. Живёт воля царская в стенах роскошных, с росписью да рельефами, ибо стены эти – дворцовые. Но нужна ли она кому-то в самих стенах царских? Для жены указы писать не принято, да и челядь своё дело и так знает… А вот дела государственной важности – дело иное. И надобно иногда волю царскую из роскоши выпускать, чтобы в народ пошла. Это, царь-батюшка, я к тому говорю, что лежит в ларце предмет особый – царская воля. А ларчик-то на замке..

Тут купец молодой из кармана брюк ключик достал – маленький да неброский. Открыл ларец, всем показал, что нет предметов в нём никаких. И добавил:

- Вот он, ключик-то воли царской - он всегда в руках у народа! И если царь таким ключом владеет, то ни трон не пошатнётся под ним, ни ворог не одолеет... А вот любви народной и уважения – с лихвой будет! Так что вот тебе ключ, которым воля твоя жива!

Переглянулись царь с царицею, в глазах – восхищение.

-Скажи-ка, купец молодой, а ты сам присказку такую придумал? – царь спрашивает.

-Да, царь-батюшка, сам, - гордо отвечает купец. – Просто порадовал ты, что пришёл на берег морской, про житьё-бытьё наше торговое расспросить. Понял я, что верно ты к воле своей ключ подбираешь. Вот и решил я тебе подарок сделать, с намёком да пожеланием – не выпускать из рук ключик от царской воли.

- Мудрый ты малый, - говорит царь. – Останься-ка во дворце, поговорить с тобой мне надобно!

Отпустил царь отроков по домам, оставив в неведении, - важные решения быстро не принимаются. А юношу в кафтане купеческом к столу вечернему пригласил.

И вот втроём они за ужином сидят – царь, царица и купец молодой.

Призналась царица, что восхищена юношей и умом его проницательным. И что лучшего преемника они с мужем вряд ли уже найдут… Засмущался парень, да нельзя не ценить расположение царское. Царь-то его в пасынки сразу приметил, как присказка зазвучала. Потом с женой посоветовался – обняла в ответ жена любимая. Принял молодой купец предложение царское – наследником трона стать.

А вскоре, по воле царской, порт новый построили, причалы старые починили, дом постоялый для купцов появился… Да ведь и другие сословия в царстве-государстве есть, помимо купеческого, их тоже выслушать надобно… И поехал царевич молодой по городам и весям, с народом познакомиться да узнать, что их в царстве-государстве не устраивает.



Да только не зазнался царский пасынок. Понимал он, что вместе с короной и ключик тот самый непременно наследуется. Ведь грош цена такому царю, что волю свою из стен роскошных не выпускает…

 

[Пеньковские Обряды]

Хамовники, или Ниточка к ниточке

Разные, очень разные люди живут на свете. Ведь таланты Бог не просто так раздаёт, кому – кисть в руки вкладывает, чтобы маслом по холсту писать, кому – рубахи шить позволяет, чтобы людей одевать, кому узоры подсказывает, чтобы на рушниках узоры рождались обережные… А для всего этого и надобно полотно домотканое – своё, родное, да ценой красное. Оно - будто лист чистый, ложится с любовью ниточка к ниточке, плетётся сеточка аккуратная, да мастер за станком улыбается от той радости, что дело любимое ему приносит. Тех, кто производством полотна занимался, называли в старину словом, слуху нынешнему непривычным – хамовники. В современной Москве даже район с таким названием до сих пор существует, предлагает гостям столицы загадку разгадать – мол, кто такие? А ответ-то простой – это те мастера, что в далёком позапрошлом столетии ниточку к ниточке подбивали, создавая на самодельных ручных станочках первое на Руси полотно.

Вот и наш герой, молодой крестьянин Матвей, к ремеслу более тяготел, нежели к пахоте – к тому самому хамовеннову ремеслу.

Дарья, Матвея молодая жена, ткать тоже очень любила и ткала замечательно, аккуратно, ниточка к ниточке… Да ведь в зависимости от барина своим-то делом особо не займёшься: день-деньской - в поле, а там, даст Бог, если сразу не свалишься от усталости, то немного и посидишь в домашней мастерской, отведёшь душу… И мечтали Матвей с Дарьей о своём деле. Ведь наслышаны они были, что в крупных сёлах мануфактуры целые растут из маленьких мастерских, ведь где один станок – там и второй, а где второй – там и третьему быть, а главное, что дело-то начали такие же, как они, крестьяне, которым удалось в люди вольные себя выкупить.

Но местный барин за вольную такие деньги просил, что к старости-то навряд ли накопишь… А на станочек свой самодельный посмотришь – и хочется в чудо верить. Барин-то знал, что полотном Матвей занимается, да руки крестьянские ему в поле нужнее. Потому за вольную и просил дорого, что никого отпускать не хотел. Ломали-ломали голову молодые, и наконец Матвею мысль светлая пришла в голову. Неподалёку крупный тракт проходил, по которому знатный люд на конных повозках проезжал часто. Вот и решил молодой хамовник поискать себе нового барина. Ведь есть же среди господ и такие, что вольную жалуют, ежели таланты какие у крестьянина разглядят. Ну, или меньше за вольную просят… В общем, решил Матвей предложить себя и жену другому помещику. Чтобы тот у нынешнего хозяина их выкупил и помог свою мастерскую открыть, а уже с прибыли от ткачества Матвей планировал доброму человеку долги отдать.

А на тракте том трактир ещё был да двор постоялый. И можно было с путниками поговорить за чашкой чая да в беседе неторопливой… Вот взял Матвей в сумку полотна домотканого кусок, на к трактиру направился. Видит – барин отдыхает, карета во двор поставлена – значит, не спешит барин. Ну и рассказал ему молодой хамовник про свою беду да про мечту свою заветную . Видит барин – с руками парень, трудолюбия да упорства не занимать, такие люди расчётливому господину никогда лишними не будут. «А ну давай, выкуплю тебя и жену твою!» - говорит проезжий помещик. И пошёл к хозяину Матвея и Дарьи о выкупе договариваться.

- Ну давай, ткач, собирай вещи, жену собирай, едем на мою вотчину! – от этих слов своего нового господина даже прослезился Матвей. Жену обнял, начал вещи собирать, в дорогу станок свой готовить… Так и переехали они в другое село. Только вот барин-то новый вовсе не вольную им купил, а их самых живым товаром себе привёз. Вызвал господин Матвея к себе в усадьбу, да говорит:

-Не пойми только ты, Матвей меня неправильно, не против я вовсе, чтобы ты ткачеством занимался да своё дело начал, да только я за вас с женой деньги отдал немалые, не могу я вот так сразу ими рисковать. Немного прошу - поработайте у меня на земле всего один год, чтобы расходы я свои оправдал. А там подпишу вам вольную, и ступайте с миром!

А с господином-то не поспоришь. Говорит, что просит, а на деле-то приказывает… Так и продолжают молодые трудом крестьянским заниматься, вся лишь разница – что на другой земле да на другого барина пашут. Избу, надо сказать, новый барин им неплохую предоставил, тёплую да крепкую, на станок ткацкий место нашлось, да только вот времени на любимое дело по-прежнему мало. Да и сил после крестьянских трудов остаётся немного… Правда, второй станок смастерил Матвей для Дарьи, теперь каждый из них своё полотно ткать может. Сядут вечером поздним с лучинами, и укладывают ниточку к ниточке, с любовью той особенной, какая к делу своему бывает. И, пока засыпать не начнут, - хамовничают.

Так год и прошёл… Да вот только не спешит барин на волю молодых ткачей отпускать. Для него они как крестьянами были, так и остались. В поле люди нужны, а такие-то труженики, как Матвей с Дарьей, - такие-то вообще на вес золота. Обещание-то, конечно, барин своё помнит, да выполнять не спешит… Сначала глаза от Матвея прятал, а потом начал ему уши заливать историями, что кто-то умер у него из крестьян, кто-то приболел, а кто-то просто в силу возраста ослаб, работать в поместье некому. «Ты мол, извини, Матвей, подожди малость, вот ещё хоть несколько месяцев на меня потрудись – и сдержу я тебе слово своё», - говорил барин. И уж не год, а все полтора ходит Матвей у нового господина в крепостных… Дарья уж узорное полотно ткать научилась, а Матвей красить полотно пробует настоями из растений, первые красители получил… Мастерскую пора свою открывать, да как это сделать, если вольную не дают? А в больших-то сёлах уже мануфактуры развиваются. И открыли-то их такие же выходцы из крестьянской среды, которым либо с барином повезло, либо – с благотворителем. «Не может же Бог-Творец наших усердий не видеть», - думает Матвей. И решил он опять на тракт пойти, предложить себя новому барину… Дорога эта большая все поместья окрестные опоясывала, отовсюду до неё дойти пешком можно было. Да и дворы постоялые с трактирами были через каждые несколько миль, так что на поиски нового хозяина выйти не так сложно было. Взял Матвей лучшие полотна из дома, и свои, и женой сотканные, и пошёл снова своё счастье пытать.

Видит – барин приехал. Карету во дворе поставил, трапезничать пошёл, чай с пирогом заказал, ждёт. Тут и подошёл к нему Матвей… Барин выслушал его дружелюбно, чаем угостил.

- А ну-ка покажи полотно своё! – говорит.

Достал Матвей из сумы дорожной полотно домотканое, своё – крашеное, дарьино – узорчатое, барину подал. А барин-то полотно в руках держит, разглядывает, да на Матвея самого то и дело глаза поднимает, будто его самого оценивает.

-Куплю я тебя и жену твою, - говорит господин. – Только вот не знаю, какую цену за вас хозяин запросит. Давай так. Если недорого возьмёт, сразу дам тебе вольную, откроешь свою мастерскую да отблагодаришь с прибыли, если выручки позволят. А если большие деньги он за тебя и жену твою запросит, то хотя бы полгодика на моих угодьях вам с ней поработать придётся. А потом будет вам вольная, хорошо?

-Хорошо, господин! – отвечает Матвей. А сам не знает, радоваться ли ему. Ведь нынешний-то хозяин слово своё не сдержал, год барщины в полтора уже превратился, и ничего не меняется. Вдруг и этот барин обещание не выполнит?

А надежда-то в душе затеплилась… Домой прибежал, всё, как есть, рассказал Дарье. Обняла Дарья мужа…

-Вряд ли, Матвей, нас с тобою дёшево продадут, барин-то жадный, - говорит Дарья. – А полгода – не так уж и долго, выдюжим как-нибудь. Молодец ты, что помещика уговорил. Не первый – так второй, не второй – так третий… Так, глядишь, и выкупимся на волю!

А на следующий день узнали молодые, что купил-таки их новый господин. Только вот дорого заплатить ему пришлось за пару крепостных, так что полгода барщины впереди. Но не огорчились Матвей с Дарьей, а наоборот – обрадовались. Ведь мечта-то ближе стала, гораздо ближе! Стали они вещи собирать, к переезду готовится. Станочки к переезду подготовили, в ящики заколотили, чтобы не повредить в дороге… Полотно по сундукам разложили, смотрят – прибавилось у них полотна, да разного и по цвету, и по рисунку – глаза радуются, в мечту верится…

Вот уж к концу подходит время, что барин на отработку выкупа им отвёл. Всё больше думают Матвей и Дарья о своей мастерской. Барщина-то всем в тягость, да им – особенно: тратят они остаток времени и сил на ремесло хамовенное. Ещё лучше полотно у них стало, ещё краше и аккуратнее. Научился Матвей краситель делать из коры дубовой. Приятный цвет получился, тёплый, насыщенный. Да ещё из полыни краситель неплохой получается - посветлее. И у берёзы есть свои секреты, как полотну тон приятный задать… Где настаивать, где кипятить, а где и окислами медными либо железными цвет закрепить – наука целая. Только вот лето коротко, работы на барина много, устаёт Матвей, спать не успевает. Только благодаря мечте своей да вере в неё и держится Матвей…

А Дарья узоры ткать продолжает вечерами поздними, при лучине. И вдруг слышит в часы ночные Матвей, уже ко сну собираясь, - шепчет что-то жёнушка любимая, за станком сидя, и на подоконник при том смотрит, а там, на подоконнике, - куколка стоит самодельная.

Прислушался Матвей. К Макоши Дарья взывает! Славит её словами, да такими же узорными, как само полотно, что руки её золотые творят.

- Ниточка мудрая к доле лучшей стелется, узелки плетёт,

Мох мягкий под ниточкой, зелена листва над ниточкой,

Над листвой небо синее с облаками белыми, -

услышал Матвей. И дальше слух напрягает, слова разобрать старается.

А Дарья приговаривает тихо-тихо:

- А идёт ниточка до терема с окнами узорчатыми,

В окне Макошь встречает, прясть продолжает.

Коль ниточка тонкая - из неё рубаха будет,

Коль потолще нить - коврик домотканый,

А ещё толще - так и рубаха, и ковёр будет.

Диву даётся Матвей. Не знал, что с самой Макошью-матушкой жена его общаться умеет! А слова-то дальше звучат:

- Так вот тебе, Макошь, ниточка тонкая - мне на рубаху,

Ниточка потолще - мне на ковёр,

А судьбу мою ты и так плетёшь…

С этими словами положила она возле куколки две ниточки, тонкую да потолще, лишь пальчиками скатала их в крошечные клубочки. И улыбнулась куколке самодельной, будто бы Макоши самой…

- Куда клубок твой катится, туда и путь мой стелется,

В рубахе да с ковром домотканым.

И везде порог мне и дом будет с ним,

Ко сроку не старому, да к месту не худшему.

Слово моё - как веретено: тихо звучит, да дело делает!

Тут Матвей не удержался, выдал себя.

- Дарьюшка, не с веретеном слово-то нам сравнивать нужно, а с уключинами да ремизками!

Вздрогнула Дарья.

-Я думала, спишь ты уже, не слышишь мои заклятия, - говорит. – А коли услышал, так знай – Макошь-матушка теперь нам в помощь будет, а с веретеном она – потому что прядением, а не ткачеством вовсе занимается, знать бы надобно! Ведь сначала-то ниточка рождается, и во всём в жизни так – тропинками идём, ждём, когда они в клубочек свернутся, а клубочек-то уже всяко путь верный укажет!

-Твоя правда, Дарья! – согласился Матвей. – Да вот только ложись уже, ночь на дворе, с утра работы нам барин-то как всегда уготовил, не выспишься…

Легла Дарья, а Матвей к подоконнику подошёл, разглядел тряпичную куколку, что Дарья сшила да Макошью нарекла, и положил к подолу её вышитому свою ниточку, какую возле станка подобрал. А ниточка-то плотная оказалась… На коврик домотканый - подумал Матвей. И загадал: «Пусть все пороги, что нам переступить придётся, мягкими да тёплыми будут - так, глядишь, и к цели придём!».

Истекло полгода. Пора бы барину для Матвея и Дарьи вольную подписать. Пришли они к нему на поклон, напомнили, что ремеслом заняться всерьёз хотят… А барин в ответ:

- Отпустил бы я вас, да вот беда у меня - Аким, что с плугом много лет ходил, недавно помер, Анисья, что в силе мужикам не уступала, вдруг приболела да из избы не выходит, Ваньку, что рисовал хорошо, благотворитель выкупил да учиться отправил… Вот если бы не потерял я столько рабочей силы, быть бы вам на воле, но не могу вас сейчас с земли отпустить, ещё поработайте пока, а там, может, ещё прикуплю кого, тогда и пойдёте хамовничать.

Расстроились Матвей и Дарья… А вечером к Макоши опять обратились, чтобы и порог, и дом новый она им наконец уготовила, да такой, где ремеслом любимым заняться можно, на другую работу не отвлекаясь.

И вспомнил Матвей свою дорогу на тракт. Не иначе, пора себе нового хозяина поискать, вдруг повезёт с выкупом. Собрал он лучшие образцы полотна своего сурового, да лучшие дарьины полотна узорные, да пошёл туда, где путники знатные на отдых останавливаются. Видит – барин из повозки вышел, отдыхать пошёл… За чаем разговорились.

-А ну-ка, парень, покажи своё полотно! – велит господин.

Развернул Матвей ткани, показывает барину. А полотно-то сейчас у них с Дарьей стало ещё лучше, ярче, красивее…

Смотрит барин, любуется. И говорит:

- Знаешь, а давай я тебя и жену твою выкуплю. С сохой ходить не будете – ткать на себя посажу. Мне-то самому из европейских тканей одежду шьют, но мне ведь и коврики нужны, и скатерти, да и ткани попроще, чтобы прислугу свою одевать. Своим делом заниматься будешь, за соху не поставлю. Только вольную я вам сразу не обещаю, деньги немалые, думаю, мне за тебя и твою жену отдать придётся… Поработаете на меня какое-то время, полотна мне наткёте-накрасите, а потом, глядишь, и отпущу с миром на хлеба вольные. Идёт?

Что тут ответишь, если в ткачи зовут, хоть и без выкупа на волю? Любимым-то делом всяко заниматься приятнее, чем нелюбимым. Сколько всего нового перепробовать можно будет! Сколько красителей живых в лесу растёт, до которых при барщине руки дойти не могут - а тут, глядишь, всё своё время на ремесло тратить можно, если, конечно, не обманет барин.

Сумел договориться новый хозяин со старым, купил Матвея и Дарью. И не обманул – хамовничать посадил, к сохе не ставит.

- Видишь, Матвей, помогает нам с тобой Макошь-матушка, - говорит мужу Дарья. – Уже не сеем, не пашем, только полотно от нас барин берёт…

А Матвей отвечает:

-Не спорю, это лучше, чем ночами не спать, но вот свою мастерскую открыть на хлебах вольных, в центральном селе большом, всё-таки мне мечтается. Попроси, Дарья, у Макоши, чтобы помогла она нам дорогу свою обрести!

Улыбнулась Дарья.

-Да я и так прошу неустанно. Сам же слышишь по вечерам шёпот мой возле куколки той… А ведь слово моё – как веретено, тихо звучит, да дело делает!

Тут и Матвей улыбнулся, обнял жёнушку:

-Значит, быть нам с тобою людьми вольными!

А время идёт, ткут на хозина Матвей и Дарья, нравится барину полотно. Вся прислуга барская в это полотно одета. А тут ещё возьми да и приди к ним барин с просьбой такой – попробовать рубахи пошить. Портной у него приболел – старый он уже, лежит больше, чем работает, а рубахи для челяди всегда нужны. Барин даже лекала принёс – только делай. Дарья попробовать согласилась. Получилось у Дарьи рубахи отшивать, только вот нагрузки прибавилось. Ей бы узоры творить, а тут время на пошив уходит. А узоров-то у неё в голове столько крутится, что ткать бы да ткать… Вот вечером в пятницу положила Дарья возле куколки дары скромные – ниточку да веревочку, и приговаривает:

- Куда клубок твой катится, туда и путь мой стелется,

В рубахе да с ковром домотканым.

И везде порог мне и дом будет с ним,

Ко сроку не старому, да к месту не худшему…





А Матвей слушает и думает: когда же всё-таки порог и дом им с женой будет там, где своё производство можно открыть? Всё-таки хотелось бы «ко сроку не старому»… Не хотелось бы, как портной барский, в неволе состариться…

А решил Матвей не ждать, как говорится, у моря погоды, а вновь счастья на тракте попытать. И вновь собрался он с полотнами своим на тракт, да и узорчатого полотна, что Дарья ткёт, прихватил немного. Мысленно у Макоши удачи попросил – начал верить Матвей в то, что помогает она люду ремесленному.

А в тот раз на тракте, на дворе постоялом, барыня проезжая останавливалась. А ехала она как раз в село центральное, промышленное, к родственникам своим, что уже несколько лет мануфактуру ткацкую там держат. Подошёл к ней Матвей, и рассказал всё, как есть, о своей мечте – не на барина творить, а на себя.

-А ну-ка, парень, покажи полотно своё! – говорит барыня.

Достал из сумы дорожной Матвей полотна кусок, дубовым отваром крашеного… Взяла в руки барыня, повертела перед глазами, улыбнулась и спрашивает:

- Красил-то сам?

-Сам, госпожа, - отвечает Матвей. И развития разговора ждёт, видит, что заинтересовалась барыня.

-Цвет благородный, да и покрашено вроде ровно… Талант у тебя! Да и повезло тебе со мной встретиться – у меня брат своё производство в Посаде держит, ткани отличные выпускает, а вот красить-то у него мастера не умеют… Поговорю я завтра с твоим барином, спрошу, сколько он за тебя захочет. Скажи, холост ты или женат уже?

- Женат, госпожа, Дарьюшка у меня любимая, она узорное полотно ткать умеет, да с недавнего времени ещё и рубахи шить.

- Ну значит, найдём вашим рукам применение, - говорит барыня. – Только я ведь за вас деньги отдам немалые, чтобы на волю выкупить, вы уж у брата моего с полгодика поработайте, на новых станках работать научитесь, а вот секретами крашения тебе поделиться с его мастерами придётся, это – моё обязательное условие!

- Секреты все от природы-матушки, для того и постигал я их, чтобы не одному использовать. Поработаю я на брата Вашего, да и мастеров его красить полотно научу. Лишь бы через полгода я уйти мог, да свою мастерскую наконец открыть…

- Брат мой – человек честный, и мне за таких мастеров он благодарен будет. Как пройдёт полгода, день в день напомнить ему обещаю, что пора тебе стены его покидать.

Прослезился Матвей от радости. Домой прибежал, Дарье рассказал весь разговор с барыней. Обняла жена молодая Матвея, и говорит:

-Вот видишь, помогает нам с тобой Макошь-матушка, путь-дорогу верную выстилает. Вот купят нам сейчас вольную, и будем хамовничать уже не на барина. А то, что полгода на фабрике проведём – так оно только на пользу, опыт будет, а потом опыт этот нам службу добрую сослужит… Давай-ка в дорогу собираться, а то барыня, наверное, уже с нашим хозяином торгуется!

И начали они мешки дорожные собирать. Вызвал их попрощаться барин.

- Прости меня, Матвей, прости, Дарья, что на хлеба вольные я вас так и не отпустил. Да и в прибыль мне это встало в итоге, добрая женщина купила вам волю вольную. Своей подписью я её заверил, теперь вы – люди свободные. Может, приезжать я к вам за полотном в село буду, да покупать, как у людей равных. Ведь я к хорошему полотну привыкнуть успел, к вашему полотну. Ну, в добрый путь, свободные люди, лихом не поминайте да обиды не держите, встретимся ещё!

…Брат заезжей барыни, Фёдор, оказался господином солидным, в пиджаке большом чёрном да в штанах узких, по моде, с усами напомаженными да бородкой острой, да притом весёлый и добродушный. Принял молодых хорошо, комнату не худшую выделил в доме, где у него рабочий люд проживал, все виды полотна из матвеевых сундуков просмотрел внимательно - понравились. Дал им с дороги отдохнуть да выспаться, а потом на чай к себе пригласил. Тут Фёдор и говорит молодым хамовникам:

- Полотно у вас отличное, сразу видно, что с душой сделано. Только на таких самодельных станках далеко не уедешь, здесь у нас ещё и выработка ценится. А вот крашение твоё меня удивило. Так что твои секреты – теперь моей фабрики технология. Ведь сестрица моя для того только тебя и выкупила, чтобы дело моё в рост пошло.

- Не спорю, обещал, и сестрице Вашей благодарствую, – отвечает Матвей. – Всё расскажу, покажу, да в дело вложу. Только вот мне решить надобно, к станкам вставать или за чаны красильные?

- А ты сам-то куда хочешь более?

- На крашение, конечно же! Я, когда краситель готовлю, у самой природы спрашиваю, как нужный цвет получить, и она отвечает мне, и всё нужное бескорыстно сама даёт. Коли лето на дворе, лес щедрый мне травы даёт, а в них, в травах, все расцветки для полотна есть! А коли зима, то кора дубовая выручает, но полотно из неё только бурое получится.

- Как же ты изучил-то всё это? Неужели и правда сам, без наставников?

- Леса да луга – вот мои наставники, и не найдёшь, пожалуй, учителей лучших… Лишь с окислами сам догадывался, пробовал купоросы, так закреплять и научился. Просто по душе всё мне это!

-Ну, вот тебе стены, - с этими словами повёл Фёдор Матвея в небольшую мастерскую, что на задворках мануфактуры. Вот столы, вот чаны… С мастерами моими познакомишься, будешь на их полотно пока пробы делать. А жена твоя пусть за ткацкий станок встаёт, ткёт-то она, я посмотрел, замечательно даже на самоделке домашней!

Вот и работают молодые у Фёдора, вроде бы всё на своём месте. Дарья ткёт, Матвей красит, с мастерами подружились – хорошие парни, тоже из бывших крепостных многие. Множество новых расцветок появилось у Матвея, только вот Дарье про узоры забыть пришлось – Фёдору полотно обычное нужно, под окраску, чтобы продать побыстрее. Так что узорное ткачество у Дарьи для души осталось. Да ещё душа её добрая общения с Макошью по-прежнему просила. По пятницам, вечерами, ставила она перед собой куколку, да говорила с ней словами особенными, которые, видимо, с детства знала, да не особо о том кому говорила. И славила она Макошь, и просила у неё помощи, чтобы свою мастерскую им с мужем наконец открыть. И вот однажды, после пятницы как раз, в субботу на утро, барыня к брату в гости приезжает. Повидать захотела она Матвея с Дарьей, постучалась к ним в комнату. Матвея-то дома не было – он новый краситель в мастерской творил, а вот Дарья по выходным коврики ткала узорные на станочке домашнем. Открыла дверь Дарья, рада была она увидеть свою благодетельницу. Вся в улыбке Дарья, да в словах благодарных, о своей новой жизни рассказывает – как хорошо на своём месте быть, ремеслом любимым заниматься. А барыня в ответ:

- Скажу по секрету, крашеное полотно у брата моего хорошо берут, доход у мануфактуры вырос, и за это Фёдор Матвею благодарен очень. Через месяц отпустит вас братец мой, полгода-то ваши заканчиваются. Так что свою мастерскую вам открыть предстоит. Фёдор вам одно из своих помещений пока и сдаст, а потом, даст Бог, и своё купить сможете…

Тут Матвей вернулся – увидел барыню, в ноги ей упасть хотел. Не позволила барыня, подняла его и говорит:

- Ты же без месяца – хозяин, тебе ли в ноги-то падать! Глядишь, ещё и вместе за столом посидим! – и напомнила ему, что истекает скоро полгода работы на её брата.

Вечером Дарья и говорит Матвею:

- Вот видишь, помогла нам с тобою Макошь-матушка! Сплела верную судьбу-дороженьку. Будет у нас скоро своё производство!

А Матвей говорит:

- Да уж понял я, что куда клубок её катится, туда и путь наш стелется, вот и пороги все нам судьбою даются – ко сроку не старому да месту не худшему! Скоро порог своей мастерской перешагивать будем, а может, со временем – фабрики, чем Макошь не шутит! (?)

…Село это с тех пор не особо выросло, городом оно стало малым, районным. И стоит в нём фабрика, живая, работающая – не в пример многим, в годы лихие не удержавшимся на плаву. Лишь рассказывают, что основал её в середине позапрошлого столетия трудолюбивый парень из крепостных, и каких мытарств ему стоило на волю выкупиться – нам сейчас и представить невозможно. И что жена его верная, искусница-рукодельница, всегда рядом была да во всём поддерживала. Так и пошла династия хамовников, и многие из потомков Матвея и Дарьи, что троих достойных сыновей вырастили, до сих пор известны в районе как люди с руками да выдумкой. На себя работают и что-то своё творят. Видимо, и для них Дарья у Макоши лучшую нить судьбы попросила.

А Макошь-то всё видит, лишь бездельникам благ не даёт, а тем, кто трудится без устали – тому путь-дорожку и выстилает… Ведь слово, к ней обращённое, и впрямь как веретено: тихо звучит, да дело делает!

 

[Руса]

Пеньковские Обряды, всегда с удовольствием читаю эти сказки, много в них смысла.

 

[Пеньковские Обряды]

.