Умершие неестественною смертью в поверьях русского народа

[arhipp]

§ 1. Два разряда умерших: а) родители и б) заложные, т. е. умершие неестественною смертью​

Многие народы земного шара, в том числе и русский народ, строго различают в своих поверьях два разряда умерших людей. К первому разряду относятся т. н. родители, т. е. умершие от старости предки; это покойники почитаемые и уважаемые, много раз в году «поминаемые». Они пребывают где-то далеко. На место своего прежнего жительства, к родному очагу и к своим потомкам, они являются редко, и то только по особому приглашению, во время поминальных дней.

Совсем иное представляет собою второй разряд покойников, т. н. мертвяки или заложные (§ 2). Это — люди, умершие прежде срока своей естественной смерти, скончавшиеся, часто в молодости, скоропостижною несчастною или насильственною смертью. Выражаясь словами церковного «мертвенного канона", это те покойники, «иже покры вода и брань пожра; трусъ же яже объятъ и убійцы убиша, и огнь попали; внезапу восхищенныя, попаляемыя оть молній, измерзшіе мразомъ и всякою раною». К ним же относятся и «наложившие на себя руки» самоубийцы — удавленники, утопившиеся и т. п., равно как и опойцы, т. е. лица, умершие от излишнего употребления вина, каких весьма много было на Руси; а также лица, проклятые своими родителями, равно как и пропавшие без вести (о них обычно в народе думают, что они похищены нечистою силою). Наконец, сюда же относятся и все умершие колдуны, ведьмы, упыри и т. п., т. е. все люди, близко знавшиеся с нечистой силой и пользовавшиеся услугами этой нечистой силы. По народному воззрению, смерть колдунов никогда не бывает естественною, а потому, хотя бы колдун, упырь или ведьма умерли и в глубокой старости, но они относятся по своей смерти не к родителям, а к мертвякам или заложным.

Как видим, состав этого второго разряда покойников, которых мы ниже, для краткости, везде будем называть народным словом заложные, довольно разнообразен. Но все заложные покойники имеют между собою и весьма много общего. Это покойники нечистые, недостойные уважения и обычного поминовения, а часто даже вредные и опасные. Все они доживают за гробом свой, положенный им при рождении век или срок жизни, т. е. после своей насильственной смерти живут еще столько времени, сколько они прожили бы на земле в случае, если бы смерть их была естественною. Живут заложные совсем не там, где обитают родители, а близко к людям: на месте своей несчастной смерти или же на месте своей могилы. Они сохраняют по смерти и свой нрав, и все свои жизненные человеческие потребности, и особенно — способность к передвижению. Они часто показываются живым людям и при этом почти всегда вредят им. Дело в том, что все заложные покойники находятся в полном распоряжении у нечистой силы; они по самому роду своей смерти делаются как бы работниками и подручными диавола и чертей, вследствие чего и неудивительно, что все действия заложных направлены ко вреду человека. Наконец, для заложных покойников издавна существовал на Руси особый способ погребения, без закапыванья трупа в землю, а после — особые места для обычного их погребения. Равным образом, для заложных существуют и особые способы поминовения (§ 3, 11 и гл. 4).

Изложив в кратких и общих чертах воззрение русского народа на умерших неестественною смертью покойников, мы остановимся теперь на отдельных подробностях этого народного воззрения.

§ 2. Название​

Общего и широко распространенного названия для умерших неестественною смертью покойников в русском языке не существует. Народ вообще избегает называть определенными и ясными именами опасных существ, а этот род покойников именно опасен. Иногда таких покойников русский народ называет словом мертвяк, т. е. уничижительным названием мертвеца, но это название не может быть названо строго определенным, т. е. техническим, так же как и новоград-волынское название для выходящих из могилы мертвецов: домовик [Созонович 1890, с. 337]. На Вятке существует более определенное название, не особенно старое, но отразившее прежний способ погребения таких покойников: это зало́жные. В Уржумском у. под именем заложных известны «утопленники, удавленники, пропавшие без вести, сгоревшие во время пожара, вообще — все, неудостоившиеся отпевания» [Магницкий 1884а, с. 189], а также «в лесу заблудившиеся, отцом-матерью проклятые и бесом похищенные [там же, с. 118]. По другим сведениям из Вятской же губ., заложный — это «самоубийца, погребенный без отпевания» [Васнецов 1907, с. 77]. Один наблюдатель из Слободского у. той же губернии приводит это название в несколько ином, едва ли не более древнем виде: заложенные, что он очень общо и неточно переводит: «умершие» [Шишкин 1881, с. 202].

§ 3. Поминовение заложных​

Обычного христианского поминовения самоубийцы, а отчасти и другие заложные покойники — лишаются. «Народ считает даже грехом упоминать их (самоубийц. — Д. З.) в заупокойной молитве, не записывает их имен в поминальницы (граматки. — Д. З.), в уверенности, что душа самоубийцы уже погибла навеки и сколько бы ни молились о ней — молитва не только не умилостивит Бога, а напротив — прогневает его» ([Чубинский 1877, с. 712] — Переяславский у. Полтавской губ.). «Вместо поминок по самоубийцам и скоропостижно умершим делают тайно большие пожертвования на литье колокола: колокол вызвонит милость у Бога несчастному" ([Зеленин, 2, с. 784] — Нижегородский у.). А по другим, «удавленников можно поминать только однажды в год, и именно: сыплют на распутия каких бы то ни было зерен для клевания вольным птицам» ([там же, с. 815] — Княгинский у. Нижегородской губ.).

В Пермской губ., во время поминок, приготовляют для покойных родственников особый обед: хозяева расставляют на стол разные яства и напитки, а сами уходят в другое помещение молиться; при этом скоропостижно умершие родственники, утонувшие и сгоревшие не лишаются общего угощения, но так как они недостойны сидеть за общим столом, то для них кушанья ставятся под стол, и не все, а только некоторые.

Для сравнения отметим также этот чувашский обряд: помянувши всех своих родственников по именам, чуваши наконец поминают камалзыр виле, т. е. таких умерших, которых некому помянуть, или же таких, которые умерли неизвестно где. В память таких лиц отломленный кусок, вместо того, чтобы положить его в чашку (что считается неудобным — мешать его с своими родными), выбрасывают из двери на двор, говоря: «…даю безродным: ешьте, пейте и будьте сыты!» [Магницкий 1881, с. 188, 18912, Прокопьев 1903, с. 248).

У татар Нижегородской губ. самоубийцы лишаются поминовения, так же как и погребения [Зеленин, 2, с. 738).

Ниже мы встретимся с двумя особливыми видами поминовения заложных: а) на могилы их проходящие мимо кидают ветви и разные иные вещи (§ 11), б) в Семик веселятся в честь заложных на местах существовавших прежде убогих домов. Оба этих способа поминовения заложных связаны с особым способом их погребения, почему они и рассматриваются нами ниже.

§ 4. Заложные доживают свой век​

Заложные покойники доживают за гробом свой век, т. е. положенный им при рождении срок жизни, прекратившейся раньше времени по какому-нибудь несчастному случаю. Это народное воззрение ясно вытекает и почти с необходимостью предполагается из всего того, что мы знаем о заложных из уст народа. Но прямые свидетельства о том наших источников недостаточно определенны.

«Як вмре чоловик своею смертью, то иде або на небо — в рай, або в пекло, до черта. А хто повисытся, або втопытся, той на небо нейде, а ходыть соби по земли… Бо его Бог не клыче, то вин и ходыть, поки не прыйде ему час, значится» ([Кудринский 1894, с. 107] — Волынское Полесье).

Сын спрашивает своего повесившегося отца: «Батьку, скажить-но вы мени, що то таке, що вы мертвыи, а йисте мясо?» — «Так мени треба, бо я своею смертыо не вмер, мени ще жыты треба» [там же, с. 109].

Определеннее свидетельствуют об этом воззрении данные этнографии якутской и бурятской, а также следующее поверье полуобрусевшей мордвы села Оркина Саратовского уезда: скоропостижно умерших, опившихся, утопленников и самоубийц жители села Оркина хоронили далеко от села, в лесу, в Самодуровском овраге, в ущелье между двумя круто спускающимися горами. Мордва боится теперь ходить туда в одиночку, так как похороненный там «убивец» бродит по лесу и пугает народ своим криком, «эдаким страшным», особенно под вечер. «Убивца» некоторые видели: он разговаривал с одним мужиком и сказал ему, что он потому ходит, «что век жизни его не кончился» и будет он ходить до тех пор, пока не придет время, когда он должен умереть своей, естественной смертью. Тогда он ляжет в могилу и не станет больше бродить, кричать и пугать народ ([Леонтьев 1884, с. 2, 3]; ср.: [Шахматов 1910, с. 696]).

Колдуны, по русским поверьям в некоторых местностях, доживают за гробом иной срок — срок своего договора с чертом. «Колдун передает свое знание в глубокой старости и перед смертью; иначе черти замучат его требованием от него работы. Но если колдун умрет, не передав никому своих тайн, в таком разе он ходит оборотнем, непременно свиньею, и делает разные пакости людям… Эти превращения и хождения по свету колдунов по смерти бывают и в таком случае, если колдун заключил договор с чертом на известное число лет, а умер, по определению судьбы, раньше срока. Вот он и встает из могилы доживать на свете остальные годы» [Трунов 1869, с. 17].

§ 5. Заложных «не принимает земля»​

Заложных покойников, по народному воззрению, земля не принимает. Так, в Саратовской губ. среди народа бытует убеждение, что «проклятые родителями, опившиеся, утопленники, колдуны и прочие, после своей смерти, одинаково выходят из могил и бродят по свету: их, говорят, земля не принимает; тело их будто бы все тлеет, а тень бродит по свету» [Минх 1890, с. 17]. Колдун перед смертью страшно мучится, ибо «его не принимает земля".

Злодей-разбойник Орловской губ. говорит в народном предании о себе: «Проклял меня Бог, земля меня не принимает, сама смерть боится и коса ее не дотронется до меня, пока не придет конец этому проклятию» ([Иванов А. 1900, с. 75].

Тела чаровника не принимает земля, т. е. он в ночное время ходит [Зеньковичи 1877, с. 27].

В г. Погаре, Черниговской губ., жители «верят в восстание мертвых, которых за грехи не принимает земля и которые, по ночам шатаясь по земле, делают вред или никому ничего не делают; для того, чтобы заставить их успокоиться, признают необходимым пробивать этих выходцев осиновым колом в живот; после этой операции они не осмеливаются являться".

Особенно широко распространено это поверье относительно лиц, проклятых своею матерью. «Проклятого матерью земля не принимает, и будет он всю жизнь трястись, как осиновый лист» ([Зеленин, 2, с. 802] — Васильский у. Нижегородской губ.).

Из приведенных выше свидетельств явствует, что выражение о покойнике земля не принимает понимается в народе так: могила не держит в себе покойника, последний выходит из могилы, как живой. Но это далеко не единственное и далеко не самое распространенное толкование. Два других толкования более распространены. Первое: захороненный труп или гроб покойника, которого «не принимает земля», выходит на поверхность земли.

Так, архангельские промышленники зарыли в землю на о. Калгуеве труп колдуна Калги, убитого неизвестным старцем; но когда они, в следующую весну, случайно пристали к этому острову, то увидели, что «труп Калги вышел из глубины могилы и очутился на поверхности земли» [Верещагин В. 1864, с. 22]. Трех убитых богатырей в одном городе никак не могли похоронить: сегодня их похоронят, а завтра они опять выйдут наверх и просят, чтобы их похоронили [Зеленин 1915, с. 38, 39].

Малорусская легенда из Купянского уезда сообщает: «Мать прокляла своего сына. От, вин захворав и вмер, а земля и не прыймае: то (шо) закопают в землю, а вона ёго и выкыне, то (шо) закопают опять, а вона опьять выкыне» [Иванов П. 1889, с. 44, 45]. С другим проклятым случилось то же самое: через два дня после его похорон «гроб з ным выйшов из ямы на верх. Люды взялы и в другый раз закопалы ёго. Чырыз два дни случылось тож: гроб опять выйшов из зымли. Значыт, проклятых и зымля ны прыйма» [там же, с. 45]. В польской легенде «дитя, осмелившееся поднять руку на родную мать, по смерти выставляло из могилы руку, так как земля ее не принимала» [там же, с. 53].

По другому мнению, труп покойника, которого «не принимает земля», не подвергается тлению. «Тела заклятых (проклятых матерью) детей не разлагались в земле, их не принимала земля, пока мать не брала назад своего проклятия. Отсюда брань: «або (чтоб) тебе свята земля не приняла!» [Кульчицкий 1873, № 22, с. 814].

«Не всякий труп, будучи погребенным в земле, предается тлению; есть нетленные тела, как, например, колдунов, ведьм, самоубийц, опойцев и проклятых родителями; они не гниютв земле ‚до времени‘, оставаясь трупами, так как их ‚земля не берет‘; да и лежат они в земле ‚неспокойно‘, т. е. часто кричат и ‚пужают‘ [Завойко 1914, с. 86].

Мать прокляла своего сына, сказав: "щоб ты на мисти остався!" Тот мгновенно умер, а она связала ему руки своею косою, которую он у ней только что оторвал в драке. Спустя несколько десятков лет на кладбшце строили церковь и разрыли в могиле труп, нисколько не подвергшийся тлению: руки его были связаны женскою косою. Мать проклятого была еще жива; она и рассказала, за что на ее сыне лежит проклятие и почему, значит, и земля не принимает его. Когда мать, помолившись, перекрестила труп сына и сняла с него свою косу, он мгновенно превратился в землю [Иванов П. 1889, с. 46].

Сын матери нагрубил, и она его не простила. Как он помер, мать-сыра земля не принимает его, потому что его мать не простила. А узнали об этом случайно: пришлось разрыть эту могилу, и увидели, что покойник сидит. Покойник сказал: ‚я тридцатый год лежу, и меня земля не принимает, а ей Бог смерти не дает, за то — меня не простила… Если она меня простит, то Господь ей смертушку пошлет; а если не простит, ей Бог смерти не пошлет, а меня мать-сыра земля не принимет".

«В русском народе доныне удерживается суеверное убеждение, что колдуны, ведьмы, опойцы и вообще люди, предавшиеся злому духу, проклятые и (или. — Д. З.) отлученные от церкви, по смерти своей, не гниют, что матъ-сыра земля не принимает их» [Афанасьев 1869, с. 565].

Тела упырей в могилах не разлагаются, не гниют: это мнение нужно признать общераспространенным там, где только знают об упырях ([Маркевич 1860, с. 79]; [Мирон 1890, с. 106] — из Галиции; [Демидович, 1896, № 2/3, с. 140] — Белоруссия; [Чубинский 1872, т. 1, с. 206] — Проскуровский у.).

«Есть народные предания о гробах проклятых, плавающих по воде; так, об убийцах Андрея Боголюбского рассказывают, что они плавают по озеру в коробах, обросших мохом, и не тлея стонают от лютого мучения» ([Афанасьев 1897, т. 2, с. 253] — примеч. к сказке № 175; ср.: [Максимов 1903, с. 82]).

В Пошехонском у. Ярославской губ. известно поверье: «если тело долго не гниет в земле, то это верный признак того, что умерший был человек грешный, и его останки не принимает мать-земля» [Балов 1898, с. 91].

Это воззрение отразилось и в старом синодике, где читаем: «Ангел указал ему (черноризцу. — Д. З.) на кости иноков, умерших ради блуда без покаяния: гробы не приняли этих костей, и они до сих пор издают смрад» [Петухов 1895, с. 182, 183].

В мордовских сказках мы встречаемся с точно такими же воззрениями. Богатый нищий умер (скоропостижно) на мосту, прося милостыню. Труп его не сгнил в течение многих лет. Купленная и выкормленная на деньги покойного свинья выкопала гроб его на кладбище, приволокла его на место смерти и здесь сожрала, после чего сама провалилась под землю [Образцы, 1883, с. 243—249]. В другой мордовской сказке проклятый матерью человек, обращенный в «зеленый рог», говорит про себя солдату: «Я заклятый человек, меня мать прокляла. Вот теперь, после проклятия меня, ни сама она не умрет, ни я в человека не обращусь и не умру. Я здесь вот, по проклятии своей матерью, уже пятьсот лет казну караулю» [там же, с. 235—239]. Когда мать простила сына, она сама провалилась под землю, а «зеленый рог» превратился в молодого красивого человека и жил долго.

§ 6. Заложные преданы черту​

Души заложных покойников, с самого часа их смерти, находятся в полном распоряжении у нечистой силы. «При насильственной смерти душа человека непременно поступает в ведение чертей, и они целой ватагой прилетают за нею; поэтому обыкновенно все насильственные смерти сопровождаются бурей; то же бывает и при смерти ведьмы» [Демидович 1896, № 2/3, с. 136].

В Великолуцком у. Псковской губ. отмечено поверье: когда бывает сильная буря, тогда непременно есть кто-либо умерший неестественною смертью. То же и в Елисаветградском у.: когда поднимается метель или «хуга», то обыкновенно бабы говорят: «народылось в сели, або вмерло якесь непевне» [Осадчий 1891, с. 62].

Во Владимирской губ. различают особый вид нечистой силы, т. н. встречника: «это нечистый, злой дух, который в виде как бы воздушной полосы мчится стрелой по проезжим дорогам за душой умирающего грешника, особенно самоубийцы» [Завойко 1914, с. 109].

«Народу присуще то воззрение, что человек не сам лишает себя жизни, а доводит его до самоубийства, иногда даже непосредственно убивает, топит черт, леший. Меланхолическое настроение перед самоубийством, душевное расстройство считаются дьявольским наваждением; раздвоение сознания, разговоры и препирательство с невидимым кем-то… народ понимает как борьбу с нечистой силой; когда же больной самовольно прекращает свое существование, народ выражается пословицей: черту баран!» [Добровольский 1894, с. 204].

Эта поговорка о самоубийцах: «черту баран», иногда с прибавкою: «готов ободра́н» распространена едва ли не во всех великорусских губерниях. Малорусы «вишальников», т. е. повесившихся, признают «детьми дьявола; в домах, где кто-нибудь повесился, не живут, а предоставляют их разрушению» ([Чубинский 1872, т. 1, с. 209] — Проскуровский у.). «Души утопленников, удавленников и вообще всех самоубийц по смерти поступят прямо в обладание дьявола, так как уже никакие молитвы и поминки им помочь не могут, и дьяволы их мучат даже до суда…» [Трунов 1869, с. 41].

Малорусы рассказывают следующую легенду о том, почему души опившихся вином поступают в полное распоряжение дьявола. Будто бы, когда Христос с апостолами ходил по земле, то они зашли в хату черта. Черт сейчас же стал их угощать горилкой, которой люди тогда еще совсем не знали. Апостолам Павлу и Петру понравилась горилка; когда черт подал им по две чарки, Павел сам попросил третъю. Черт подал, а потом стал просить у апостола плату за третью чарку и взял шапку Павла. Денег ни у кого не оказалось. Тогда Христос сказал черту: «отдай шапку, а плата тебе будет другая: котори люди будут вмирати з горилки, тих души будут твои» [Данильченко 1869, № 41, с. 188].

«Родительское проклятие отдает детей в распоряжение дьявола, иногда душу и тело вместе, а иногда одну только душу» ([Чубинский 1872, т. 1, с. 89] — Холмская Русь).

«По народным представлениям (Сердобский у. Саратовской губ.), дети, умершие до крещения, попадают к нечистому; в полночь он выходит на могилу их» [Смирнова 1911, с. 256]. В Орловской и Владимирской губ. ходит поверье, что и «приспанные (т. е. задавленные матерями во сне) дети отдаются дьяволу…» [Иванов А. 1900, с. 93; Завойко, 1914, с. 88.]

§ 7. Связь заложных с местом своей смерти и могилы​

Где живут заложные покойники после своей смерти? Там же, где живет и нечистая сила, вместе с чертями. Места же жительства нечистой силы весьма многочисленны и разнообразны: прежде всего, конечно, пространство под землей, а затем все стоячие воды на земле: омуты, озера, пруды, а также болота, трясины, овраги, трущобы и все вообще «нечистые места». Во всех этих местах и можно встретить, вместе и рядом с нечистой силой, также и заложных покойников, которые служат большей частью работниками и помощниками чертей, а иногда и сами делаются различными представителями нечистой силы (§ 8). В Олонецком Заонежье убеждены, что заклятые люди (т. е. без вести пропавшие, коим в недобрый час сказано было: изыми тя, унеси тя!) переносятся нечистою силою на Мень-гору или Ишь-гору, где таких заклятых целое население; возвращены домой они могут быть посредством осинового листа, а потому заонежане говорят, что заклятого человека от дому отделяет только осиновый лист ([Рыбников 1864, с. 8]; ср.: [Афанасьев 1868, с. 83]). В Саратовской губ. проклятые родителями живут по своей смерти в воде или в лесу [Минх 1890, с. 20].

Другие места обитания заложных покойников выяснятся для нас сами собою ниже, когда будет речь о занятиях заложных (§ 8), а также о местах их погребения (гл. 3). Теперь же мы обратим внимание лишь на следующее обстоятельство: где бы заложные ни жили, но они всегда сохраняют самую тесную связь с местом своей смерти и с местом своей могилы.

Один человек удил рыбу на месте, где кто-то утонул; тогда утопленник лезет к удильщику и потом говорит ему: это место мое [Манжура 1890, с. 132].

«Каждый месяц, на новолунье, утопленники приплывают к тому месту, где кто утонул, и, купаются при лунном свете» ([Чубинский 1872, т. 1, с. 209] — Проскуровский у. Подольской губ.). Хотинские малорусы верят, что самоубийцы в начале всякого месяца являются на места, где они лишили себя жизни; эти посещения продолжаются несколько ночей подряд ([Кульчицкий 1873, № 18, с. 677] — с. Ставучаны).

На народном воззрении о том, что убитый возвращается на место своей насильственной смерти, основана известная народная сказка о потоплении трех (или даже четырех) убитых мертвецов вместо одного: пьяница нанимается потопить один труп, но, придя за платой, видит здесь другой труп; считает его возвратившимся с реки мертвецом, опять уносит и вновь находит труп [Зеленин 1915, с. 141; Ончуков 1908, с. 225; Соколовы 1915, с. 56].

По воззрениям крестьян Новомосковского у. Екатеринославской губ., самоубийцу не нужно переносить на новое место с места его смерти: иначе он будет ходить на старое местосемь лет. Если же труп самоубийцы необходимо перенести, то переносят через «перехрестну дорогу»: в таком случае самоубийца, дойдя до перекрестка, сбивается с дороги и нейдет дальше. «Утопленники и повесившиеся необычайно шибко бегают <…> Являются они на место смерти и домой» [Манжура 1898, с. 187].

В Пермской губ. «убиенные места», т. е. места, где кто-либо был убит, помнят многие годы: на таких местах вечером и ночью бывают привидения, а потому стараются не ходить и не ездить около таких мест после заката солнца. В Вятской губ. про места, где кто-нибудь удавился или иным способом наложил на себя руки, говорят, что тут нечисто, т. е. тут присутствует дьявольская сила [Васнецов 1907, с. 154].

В Ярославской губ. те места, где висел удавленник, считаются нечистыми: днем этим местом не ходят без молитвы, а вечером всячески стараются обойти или объехать это место. На таких местах путника может погубить черт в виде удавленника, может удавить, зарезать и т. п.

12 сентября 1884 года в селе Троицком-Варыпаеве Петровского у. Саратовской губ. удавился в перелеске вблизи селения, на ветле, крестьянский парень Григорий. «Едва только похоронили самоубийцу, как деревенские бабы начали толковать, что на том месте, где повесился Григорий, появилось привидение, которое, между прочим, настолько испугало одну женщину, что у ней отнялся язык. Привидение было в образе умершего Григория… Кроме того, многие будто бы слышали рыдания в роще, где безвременно погиб Григорий» [Шиманский 1885, с. 2].

В бучиле (глубокой яме с весенней водой) на лугу воры утопили в запрошлом лете Акима-лесника; теперь там душа утопленника жалобится: кто-то стонет из бучила так жалостливо-жалостливо ([Тургенев 1888, с. 105] — Орловская губ.).

Могила заложного часто совпадает с местом его смерти, так как в народе стараются хоронить заложных, особенно самоубийц, на месте их кончины. Но и в тех случаях, когда заложный похоронен не на месте своей смерти, он сохраняет связь со своею могилою. В Петровском у. Саратовской губ. «народ боится самоубийц и их могил… Могила, где похоронен самоубийца, есть опасное место, от присутствия в ней нечистой силы, могущей всегда, а особенно ночью, наделать человеку какой-нибудь вред» [Шиманский 1885, с. 2].

В Юрьевском у. Владимирской губ., около с. Шельбова «в овражке «Пересеря», около речки, где хоронили опоиц, являются проезжающим похороненные тут» [Зеленин, 1, с. 163].

В Мозырском у. около Грабова похоронены убитые на дуэли два брата Ельцы; в день их кончины, в октябре во время новолуния, на их могиле слышны стоны, шум и т. п. [Васильева 1879].

В Ямбургском у. Петроградской губ. удавившуюся девушку д. Мануйлова Парасковью схоронили за деревней в лесу Рикково, где обыкновенно хоронили некрещеных и самоубийц; с тех пор каждую весну слышны ее стоны и плач из-за ореховой горы, лежащей между деревней и лесом: стонет «задавляшшая Пашка»; ходит она также по лесу и часто заходит к ключу у дороги — вся в белом, с опущенной головой.

В г. Симбирске в Соловьевом враге (овраге) хоронили прежде само-убийц; «а от тех самоубивцев, рассказывали сторожа в караулке острожных огородов (караулка эта была около оврага), много бывает по ночам страсти: ино место лезут прямо в окошки» [Юрлов 1867].

На могиле давным-давно похороненного утопленника проезжавший в месячную ночь псарь Ермил увидел барашка: белый такой, кудрявый, хорошенький, похаживает; Ермил взял его на руки, а лошадь от него таращится, храпит, головой трясет; баран странно и необычно глядит Ермилу в глаза, а потом вдруг, оскалив зубы, начинает дразнить его, повторяя Ермиловы слова: «бяша, бяша» [Тургенев 1888, с. 99]. Конечно, это был «черту баран» (№ 6).

В Сарапульском у. Вятской губ. во вновь построенном доме оказалась «кикимора»: «никого не видно, а человеческий голос стонет; как ни сядут за стол, сейчас же кто-то и скажет: «убирайся-ка ты из-за стола-то!», а не послушают — начнет швырять с печи шубами или с полатей подушками; так и выжила кикимора хозяев из дому». Причину всего этого видели в том, что «под домом зарыт был когда-то неотпетый покойник или удавленник» [Максимов 1903, с. 188].

По белорусскому поверью (Новогрудский у. Минской губ.), некрещеные дети распускаются во время святок из ада на гулянье. Один корчмарь не пустил их в это время к себе в корчму, начертав кресты при всяком входе. Тогда они отомстили корчмарю таким образом: как только он поедет за водкой, въедет с полной бочкой вина на «крестовые дороги» (перекресток, где иногда погребают детей, умерших без крещения, и потом ставят кресты), — обручи на бочке все сразу лопнут и водка выльется [Крачковский 1874, с. 169].

§ 8. Занятия заложных​

Чем занимаются заложные покойники? Наши источники приписывают им немало дел, и очень различных.

а) Прежде всего, заложные бродят или странствуют по земле, очевидно, подобно Каину, не находя себе покоя. В Нижегородском у. «верует народ в посмертное существование и брожение по земле неестественною смертью умерших, как-то: удавленников, опившихся, отравившихся т. п.» [Борисовский 1870, с. 212]. В Елисаветградском у. верят, что «души самоубийц и лиц, умерших т. н. наглою смертью, могут странствовать по земле…» [Осадчий 1891, с. 62].

По мнению крестьян Владимирской губ., проклятым при жизни людям суждено по смерти скитаться по земле, пока они не получат разрешения от этого проклятия [Гарелин 1884, с. 58].

Утопленники, самоубийцы и вообще умершие неестественною смертью, неотпетые, «являются живыми и бродят по ночам, потому что требуют исполнения христианского долга» [Ефименко 1877, с. 137].

«…Душа самоубийцы не находит покоя на том свете. Народ верит, что душа самоубийцы бродит по земле и пугает людей. Для предотвращения этого вбивается в могилу осиновый кол…» [Бондаренко 1890, с. 87].

По общему народному поверью, мертвецы ходят по ночам «не своим духом»: они преданы проклятию или злому духу [Описание, 1842, с. 730].

«Разбойники, самоубийцы, повесившиеся и утопившиеся по смерти принимают вид звезды и обрекаются на вечное скитание".

б) Заложные разным образом тревожат близких им лиц, являясь им наяву и во сне. По этому вопросу много данных собрано в известном труде проф. Созоновича [Созонович 1893, с. 17—67, 242 и след.], которые мы здесь не повторяем. Приведенные Созоновичем «русские варианты сказки о женихе-мертвеце» [Созонович 1890, с. 332 и след.] все говорят о заложных покойниках, об умерших в молодости (женихах) или же о колдунах. Правда, обстоятельства смерти героя в этих сказках большей частью не выяснены, но из контекста ясна преждевременность смерти и молодость героев.

В известном стихотворении A. С. Пушкина «Утопленник» (1828) утопленник ежегодно стучит в доме того рыбака, на тоне коего лежало тело утонувшего и который имел полную возможность похоронить несчастного, но не сделал этого.

«Самоубийцы тревожат живущих, особенно тех, которые знали их, имели с ними дело, быть может, обидели их, не оказали им должной любви и поддержки» ([Добровольский 1894, с. 205] — Смоленская губ.).

Убийца несколько раз зарывал убитого им мужика в землю, «но он (убитый. — Д. З.) не дает мне покою ни днем, ни ночью, каждую ночь и каждый день ко мне ходит», пока не повешу его в трубу; коптея в трубе, где убитый повешен был кверху ногами, он оставлял убийцу в покое [Зеленин 1915, с. 78, 79].

«Особенно часто являются во сне умершие насильственною смертию. Убитые, являясь почти ежедневно во сне своим убийцам, мучат их своим появлением и нередко доводят до раскаяния. Сны эти, по народным рассказам, отличаются необычайною (необыкновенною. — Д. З.) рельефностью, убитые являются как живые, и самый сон иногда бывает трудно отличить от действительности, тем более что, по народному верованию, лица, умершие насильственною смертию, являются не только своим убийцам (не только во сне, но и наяву… Являются они также. — Д. З.), но и лицам посторонним» ([Балов 1891, с. 213] — Ярославская губ.; ср.: [Добровольский 1894, с. 209]).

в) Заложные пугают людей и животных. «Самоубийцы странствуют и пугают людей, проезжающих в ночное время возле их могил» [Осадчий 1891, с. 62]. В книге П. Ефименко подробно рассказан случай, как умерший неестественною смертью мертвец побежал, весь в белом, с кладбища г. Пинеги вслед за одним стариком ночью; старик упал без чувств и после был долго болен [Ефименко 1877, с. 137].

В Оренбургской губ. «говорили про одного удушенника (казненного через повешение), что он гоняется за людями. Между прочим, он бежит все время за верховым казаком, который вздумал обрубить веревку этого висельника [Созонович 1893, с. 250]. И в Кирсановском у. «народ верит, что душа самоубийцы бродит по земле и пугает людей» (см. выше, § 8, а).

Волынские крестьяне рассуждают так: «Если похоронить самоубийцу близ кладбища, то он будет людей лякаты (т. е. пугать людей), если — в лесу или на горах, то будет товар лякаты (т. е. пугать скот); во избежание того и другого в могилу самоубийцы вбивают осиновый кол и обсыпают ее маком, со словами: ‚тогда будешь ходыты, як мак переличишь‘ (т. е. когда пересчитаешь мак); выйдя из могилы, самоубийца будет сначала собирать и считать маковые росинки, а тем временем запоет петух, и ему придется возвратиться в могилу» [Пероговский 1879, с. 4].

«Утопленники и повесившиеся необычайно шибко бегают; если им на бегу попадутся лошади — они ржат, а если скот — ревут, чем и пугают их» [Манжура 1894, с. 187].

г) Заложным же приписываются и разного рода шутки с прохожими, особливо пьяными, шутки не всегда невинные. В Петровском у. Саратовской губ. в лесу, где удавился молодой крестьянин Григорий, случилось следующее происшествие: кучер соседнего помещика возвращался ночью, под хмельком, домой через этот лесок и встретил там давнишнего своего знакомого, самоубийцу Григория, который пригласил кучера к себе в гости. Тот согласился, и оба отправились в дом Удалова, где пошло угощение. Пир был на славу; но пробило 12 часов, петух запел, и Григорий исчез, а кучер оказался сидящим по колена в реке Узе, протекающей недалеко от села [Шиманский 1885, с. 2].

В Саратовской же губ. проклятые родителями «ночью выходят на дорогу и предлагают прохожему проехать на их лошадях; но тот, кто к ним сядет, останется у них навсегда» [Минх 1890, с. 20].

В Минской губ. задушенный матерью внебрачный младенец выбросал ночью из овина на сыробойню все поставленные туда снопы. На вопрос пришедших утром братьев: «что это за черт снопы выбросал?» он отвечает: «я не черт, а ваш брат» [Шейн, 3, с. 320].

д) Эти шутки заложных покойников нередко переходят в прямое нанесение вреда ближним. Больше всего и искуснее всех занимаются этим делом, конечно, умершие колдуны, которым в данном случае и книги в руки (§ 10). Но и обычные заложные покойники также иногда не отстают в этом от колдунов. Малорусы Проскуровского у. хоронят удавленников на границе полей, вложивши ему в рот железный гвоздь от бороны и пробивши грудь осиновым колом: «погребенный без этих предосторожностей вишальник мог бы наделать много вреда, так как он обладает силою, позволяющею ему вставать из гроба» [Чубинский 1872, т. 1, с. 209].

«В Дубенском у. Волынской губ. повесившегося хоронят во всей одежде, как был, на границе между двумя полями; могилу обсыпают самосевным и освященным маком, чтобы покойник не мог делать пакостей — не рвал рамы в окнах, не разбивал замков у дверей и т. п.» [Зеленин, 1, с. 294].

«…Ha святые вечера (от 25 дек. — 6 янв.) некрещеные дети распускаются из ада на гулянье: они заходят к тому, кто оставил в сундуке свое платье не перекрещенным, отворяют сундук и забирают, что им нужно». «Как только мы придем туда, где оставлено что-нибудь не перекрещенным, оно само дается нам без всякого труда» [Крачковский 1874, с. 168, 169] — Новогрудский у. Минской губ.).

«К поверьям наших симбирских простолюдинов надо отнести и это заблуждение: они полагают, что опойцы, самоубийцы, а также люди, проклятые отцом или матерью, поступают после смерти, сохраняя свой телесный состав, в распоряжение колдунов, и их будто бы посылают колдуны-плотники или мельники в дома шалить, прорывать плотины и проч."

е) Это симбирское мнение о том, будто заложные находятся в распоряжении колдунов, нельзя назвать общепринятым. Обычное же народное мнение по этому вопросу то, что заложные, в частности «удавленники и утопленники, поступают во власть чертей» ([Иванов А. 1900, с. 91] — Орловская губ.). Черти же прежде всего употребляют заложных вместо лошадей, ездят на них, очевидно пользуясь способностью их быстро бегать (ср. выше сообщение Манжуры, под буквой в). Из Орловской губ. мы имеем несколько народных рассказов о том, как на удавленниках ездят черти, причем в одном случае черт едет со скоростью 500 верст в ночь [там же, с. 85, 92].

Во Владимирской губ. верят, что опойцы служат вместо лошадей чертям в их беспрестанных поездках по белу свету [Гарелин 1884, с. 59].

В Шацком у. Тамбовской губ. на том месте, где когда-то хоронили опойцев и удавленников, теперь видят какие-то горящие свечи. Там же видят «лукавых духов», со свистом ездящих ночью на опойцах и удавленниках, как на своих рабах.

«Один дьякон опился вина и умер. После того его шурин шел под вечер по улице и увидел его, запряженного в тройку на пристяжне, а на тройке ехали черти» ([Семенова 1898, с. 233] — Раненбургский у. Рязанской губ.). А кузнецу случилось раз попадью подковать: ночью стучат ему в окошко, подъехали на конях люди богатые, одетые хорошо: «подкуй кобылу, кузнец». Пошел в кузню, подковал кобылу; только успел повернуться, глядь: уж человек на нее вскочил, а она уж не кобыла, а попадья (незадолго перед тем удавившаяся), а он, человек-то, — сам нечистый. И другие такие же, как он, и все сидят либо на удавленниках, либо на пьяницах. Недели через две после того помер этот кузнец» [там же].

В симбирской сказке черт везет бурлака на тройке лихих коней со скоростью 300 верст в минуту, причем запряженною оказалась незадолго до этого удавившаяся попадья [Садовников 1884, с. 247]. А в вятской сказке на провалившемся под землю попе «сам сатана ездит, до ушей рот (очевидно, удилами) разорвало» [Зеленин 1915, с. 282].

В Симбирской губ. отмечено поверье, будто бы на опившихся людях колдуны могут ездить три года вместо лошадей.

Ср. с этим чувашское поверье: «колдуны на том свете служат лошадьми, санями и даже полозьями для саней, на которых ездят шайтаны (нечистые духи)» [Комиссаров 1911, с. 376].

На вопрос о том, для чего именно черти ездят на заложных, отвечает следующее сообщение из Тамбовской губ. (с. Старое Юрьево): на умерших, которые умерли, опившись вина, удавившись или еще иначе, только «не своею смертью», «в самую полночь нечистые катаются по селу», а иногда и «воду возят» [Сеславинский 1866, с. 686].

В саратовской легенде мужик пошел сватом к чертям и «сосватал за сына опившуюся девку, что возит у чертей воду с прочими опойцами» [Афанасьев 1914, с. 192]. Старик пьяница шел из кабака пьяный, упал в воду и утонул: «черти тотчас подхватили его, сделали своею лошадью, да и возят теперь на нем дрова и воду» [Афанасьев 1914, с. 204].

Здесь мы находим и объяснение ходячей, но давно уже ставшей совершенно непонятною пословицы: «На сердитых воду возят". Пословицу эту мы понимаем так: сердитые часто оканчивают свою жизнь самоубийством или вообще преждевременною и скоропостижною смертью, после коей становятся водовозными лошадями у чертей.

ж) Однако же не всегда или не все заложные покойники служат у чертей вместо рабочего скота. Положение некоторых несколько выше: они служат у чертей кучерами, работниками и т. п. У Чубинского [Чубинский 1872, т. 1, с. 190] приведен народный рассказ из Литинского у., где утонувший человек служит у чертей кучером на конюшне. В вятской сказке проклененыш (т. е. проклятый родителями человек) пашет под землею [Зеленин 1915, с. 282].

Один галицкий (Костромской губ.) мужичок «видел лешего: сидит леший на утопленнике; весело больно окаянному, что загубил грешную душу христианскую; иногда подхватить мертвеца, да и ну вертеться (т. е. танцевать. — Д. З.) с ним» [Андроников П. 1856, с. 283].

з) Иногда заложным покойникам приписывается также способность насылать на людей болезни и вообще вредить здоровью людей (ср. ниже § 10).

Олонецкий колдун, желая испортить человека, просит в своем заговоре «умерших, убитых, с дерева падших, заблудящих, некрещеных, безъименных встать» и повредить данному человеку [Малиновский 1876, с. 161-163].

Хотинские малорусы верят, что если самоубийца встретится на пути с человеком, то сможет его пидтяты, т. е. подрезать его жизнь, после чего этому человеку много не жить [Кульчицкий 1873, № 18, с. 677]. Подольские малорусы то же самое свойство приписывают и «потырчатам», т. е. некрещеным младенцам, которыми в данном случае вполне действует черт. Когда мать выйдет на плач такого младенца, то черт такую неопытную женщину «пидтынае»; она после этого заболевает и нередко умирает [Данильченко 1869, № 17, с. 70, 71].

В городе Уржуме Вятской губернии отмечен обычай, в силу коего больные дают обещание помянуть, в случае своего выздоровления, заложных. Во исполнение такого обещания выздоровевший сам собирает, перед Семиком, в разных домах муку как милостыню; из этой «сбиранной» муки пекут в Семик (как ниже увидим, это — день всеобщего поминовения заложных) блины и булки, несут их на кладбище и выкладывают на могилах на рогожку. После панихиды яства эти поступают в пользу духовенства [Магницкий 1884а, с. 118]. Поминовение заложных на общем кладбище совершается здесь, конечно, потому, что место прежнего погребения заложных в этом городе застроено теперь домами. В самом обычае с очевидностью явствует поверье, что болезнь приписывается влиянию заложных. Сбор муки, к Семику и к Радунице, «на заложных родителей» отмечен еще и в Слободском уезде [Кибардин 1848, с. 90, 91].

В городе Котельниче, Вятской же губернии, также в Семик совершается «всемирная панихида» на площади над ямой, в которой видят могилу воинов, «падших в сече с новгородскими выходцами». По окончании этой панихиды крестьянские женщины недавно еще рвали растущую в этой яме траву и несли ее домой, где хранили как лекарство от болезней домашнего скота. Равным образом и черепам тех же воинов приписывалась врачебная сила [Глушков 1862, с. 27—30]. В Талицкой часовне Яранского уезда суеверы моются с костей убитых «устюжан», чтобы не болела голова.

«О колдунах существует убеждение, что их земля не принимает, и потому по смерти они блуждают по свету, творя разные пакости крещеному люду… Умершие колдуны являются в деревни, морят и поедают живых людей» [Афанасьев 1897, т. 2, с. 321 — примеч. к сказке № 205].

«Чуму и другие эпидемические болезни, также засуху, неурожаи… приписывают упырям и упырицам» [Ефименко 1883а, с. 373], которых народ причисляет к заложным же и часто смешивает с обычными заложными покойниками.

и) В симбирских поверьях выяснилось новое занятие заложных, а именно: быть «приставниками» при кладах, т. е. стеречь клады в земле, не допуская до них людей. В этом случае заложные заменяют уже самих представителей нечистой силы.

«…И дана бысть оттоле, по попущению Божию, власть приставникам сторожити поклажи на земли: овы нечисты духи, яко же и поклажу Царя Соломона, до дне страшнага суда стерегут, овы же простыя поклажи молитвами отчитываются, положены на срок. У тех поклаж через три года приставники бывают: ино место опившие люди, ино место проклятые, а коли и сами князи бесовские». (Извлечение из рукописных записок Симбирского кладоискателя, старца Андрея Михайлова, умершего в 1854 году)

В тюремнихином саду у забора, клад выходит коровой… А приставников у той поклажи трое: опившийся человек, проклятой младенец да умерший солдат Безпалов [Юрлов 1867].

И в Минской губ. задушенный матерью внебрачный сын, служа «идолу», караулит «идолов скарб». Из этого скарба (клада) он дал своим братьям денег, хотя, де, «за гэто получу от Анцыпора (Антихриста) три возы лозы» [Шейн, 3, с. 32].

В Севском у. Орловской губ. главный дух, охраняющий зарытые в земле сокровища, носит имя Кудиара [Максимов 1903, с. 159], знаменитого разбойника. Ввдеть в этом, вместе с С. Максимовым, недоразумение нет оснований: Кудияр — заложный покойник, коего и земля не принимает [Иванов А. 1900, с. 73], а если так, то ему под стать быть оберегателем кладов.

Для других местностей мы знаем только одни наименования духов—оберегателей кладов; это: кладовик, кладовой, кладенец, лаюн, щекотун, копша [Словарь РЯ, 4, вып. 3, с. 925], но о происхождении их сведений нет.

Для сравнения отметим, что и вотяцкий кутысь (безусловно заложный покойник) также стережет клад ([Первухин 1888, с. 61]; ср. ниже § 13). Пятьсот лет на одном месте казну караулит и проклятый матерью мордвин (в мордовской сказке), обращенный в «зеленый рог» (см. выше § 5).

к) Наконец, некоторые заложные покойники получают, так сказать, важные чины в рядах нечистой силы: они становятся лешими, домовыми, кикиморами и т. п., тем самым равняясь с настоящими представителями нечистой силы.

«По народной вере (во Владимирской губ.), разные лешие, водяные и русалки-шутовки есть не кто иные, как обыкновенные «бывалошные» (т. е. древние) люди, на которых якобы тяготеет родительское проклятие; это те же умершие люди, но лишь «прокляненные» своими родителями, и в частности своими «недобрыми матерями». Загробная жизнь этих «проклятых людей» обречена на пребывание здесь же на земле, в пределах вод: озер, болот и лесных чащ. Вся разница между ними и обыкновенными смертными заключается якобы в том, что они лишены свободного общения с обыкновенными людьми. Образ жизни этих обреченных на изгнание бывалошных людей вполне ясно в народе не обрисовался; известно лишь, что все они являются врагами обыкновенных смертных и всячески стараются завлечь неосторожных в свой полупреисподний мир» [Завойко 1914, с. 89].

Леший говорит о себе: «Я такой же человек, как и все люди, на мне только креста нет, я про́клят, меня мать прокляла́» ([там же, с. 100] — Владимирская губ.).

По народному воззрению, в Ахтырском у. Харьковской губ. общество злых духов, существующее от начала света, «постоянно увеличивается анафемскими душами, т. е. душами людей, проклятых Богом, самовольно подружившихся с чертом и наложивших на себя руки, каковы: утопленники, висельники, пропавшие с водки, зарезавшиеся или застрелившиеся, а также нехристы, т. е. неверные народы".

«Лембои (так называют в Заонежье чертей) — это те же люди, только потаенные, из заклятых детей. Когда отец или мать, возгорчившись на ребенка, говорят недобрые слова: «ой Лембой тя дери! ой, изымитко тя! ну тя к лешему!» — Лембои тут и есть: они похищают заклятых, уносят их в свои жилища, поят, кормят, ростят и затем посылают их крещеным на доброе или злое делание <…> Лембой, живущий в лесу, называется Шишко или Подкустовник. Лембой, живущий в воде, называется царем водяным. Есть <…> Лембои — владетели кладов» [Барсов 1874, с. 88—90].

«По одним повериям (в Тамбовской губ.), домовые — это предки рода, проклятые Богом на известный срок, не принятые землей. На несколько лет обречен домовой в батраки потомкам рода» [Звонков 1889, с. 76]. И в Меленковском у. также: «домовой — человек, проклятый в гневе его родителями» [Добрынкин 1875, с. 106].

Леших во многих местах считают и называют «проклятыми людьми», например в Астраханской губ. [Зеленин, 1, с. 59], в Нижегородской [Зеленин, 2, с. 804], в Оренбургской [Черемшанский 1859, с. 211] и др. Называют леших также «дикинькими мужичками» и «щекотунами» [Зеленин, 2, с. 804], последнее название основано на том, что лешие замучивают людей щекотаньем [Зеленин, 1, с. 59]. В этом сходство леших с русалками, т. е., как увидим ниже, с заложными покойницами.

«Есть поверье, что кикиморы — младенцы, умершие некрещеными» [Даль 1880, с. 53]. Это поверье распространено широко. В Белоруссии «кикиморы — младенчески юные существа, исключительно женского рода, загубленные до крещения дочери или же проклятые матерями еще в утробе». Они «засылаются в людские дома с враждебною целью. По большей части скопляются в те дома, в которых произошло детоубийство, проклятие и вблизи которых был скрыт трупик <…> В те редкие мгновенья, когда кикиморы принимают телесный облик, их нетрудно поймать и рассмотреть. Если догадливый человек выстрижет у кикиморы волосы на темени крестообразно, она навсегда остается человеком и продолжает обычный рост дитяти. Непропорциональность форм, кривизна отдельных органов, косоглазие, немота, заикание, скудная память и ум — вот неизбежные недостатки бывшей кикиморы, которая с возрастом совершенно забывает о своей давней жизни» [Никифоровский 1907, с. 64, 65].

Среди «сказок и преданий Самарского края» есть сказка «про кабачную кикимору». Эта жившая в кабаке кикимора говорит про себя: «я — сын богатых родителей, проклятый еще в утробе матери, и вот теперь скитаюсь по свету около тридцати лет и не нахожу себе пристанища. Отец меня проклял ни с того ни с cero, а мать поклялась своей утробой в нечестивом деле» [Садовников 1884, с. 235].

«Колокольные мертвецы» и «злые еретицы» — это умершие во грехах нечистые люди, коих мать-сыра земля не принимает. Колокольный мертвец обыкновенно из колдунов, живет на колокольнях. Еретицы — женщины, заживо продавшие свою душу черту, и вот скитаются теперь по земле, совращая людей с истинной веры; ночью уходят в провалившиеся могилы и спят там в гробах нечестивых [Звонков 1889, с. 77, 78].

Рассуждая теоретически, можно с большим основанием предполагать, что, например, кулешата или куляши, коловерши и крогуруши, шилиханы или шиликуны, полудница и некоторые другие мелкие представители нечистой силы также относятся, по своему происхождению, к заложным покойникам, но об этом наши источники молчат.

л) Нужно еще отметить один особенный случай. Один проклятый матерью человек говорит о себе: «мать крикнула на меня: «а шоб ты понисся ще бурею!» С тех пор я и пошел гулять по свету то вихрем, то бурею» [Иванов П. 1889, с. 49; Купянский у. Харьковской губ.]. Другой рассказывает про себя: «Я был груб с своей матерью; она в гневе прокляла меня, сказав: чтоб ты поднялся вихрем! С тех пор я и ношусь вихрем» [Иванов П. 1889, с. 50].

По малорусскому воззрению, «нечистая сила, вселившись в покойника, может проявлять себя в виде вихря, урагана» [Васильев 1890, с. 321].

По общему народному воззрению, вихрь — это особый представитель нечистой силы; брошенный в вихрь нож обычно окрашивается кровью. По-видимому, и этого вихря в некоторых местах относят к числу заложных покойников.

§ 9. Разряды заложных​

Перечисленные нами выше (§ 8) занятия заложных покойников могут вызвать недоумение своим многообразием и, тем самым, противоречием. Заложные скитаются бесцельно по земле и сторожат ценнейшие клады на одном месте, живут кикиморами в избах за печкой; служат вместо лошадей и рядом вместо кучеров у чертей и сами бывают домовыми или лешими, т. е., в сущности, чертями же.

Недоумение это, однако же, легко разрешается тем, что среди заложных есть лица разного возраста, пола и, особенно, различного нрава. Доживая за гробом срок своей жизни, заложные сохраняют все свои свойства, свой нрав, склонности и привычки. Ясно, что занятие убитого богатыря или разбойника будет одно, некрещеного младенца иное, тоскующего по невесте жениха — еще иное и т. д. Народ резко различает заложных покойников по нраву, точно так же как по возрасту и по полу. Могилы одних заложных — выдающихся злодеев и славных богатырей — пользуются весьма продолжительным и большим вниманием (§ 11), тогда как могилы других заложных быстро и бесследно забываются. По возрасту один разряд покойников, а именно младенцы, носит даже на юге особое название: потерчата (§ 12). По полу все заложные покойницы, т. е. женщины и девицы, выделяются в народе в особый разряд, также известный под особым названием: русалки; о них мы пока ничего не говорили, так как о русалках речь будет ниже (гл. 5).

§ 10. Заложные колдуны​

Особое место среди заложных занимают умершие колдуны. Правда, по народному воззрению, смерть колдуна не бывает естественною. В народе иногда уверяют, что «видьмарка николы своею смертью не вмирае. Вона або втопытся, або повисытся» ([Кудринский 1894, с. 103] — Волынское Полесье), но при всем том бесспорно, что колдуны часто умирают в глубокой старости, и, значит, им не приходится дожидать за гробом срока своей естественной смерти. В этом единственная разница между обыкновенными заложными и между умершими колдунами.

По общераспространенному народному воззрению, всякий колдун заключает с нечистою силою договор на таких условиях: при жизни колдуна черти обязаны служить ему, а после своей смерти колдун сразу и навсегда поступает в полное распоряжение чертей [Иванов А. 1900, с. 95 и др.]. По-видимому, народ думает, что черти обманывают колдунов, насылая на них смерть ранее надлежащего срока: в таком случае действительно бы смерть всякого колдуна была преждевременною. Но о таком обмане источники наши прямо не говорят.

Смерть колдуна в народных рассказах изображается обыкновенно такими чертами: черти сдирают кожу с колдуна, съедают его мясо, а потом один черт залезает в кожу и остается там [Зеленин 1915, с. 203]. Иногда же это происходит проще: при смерти колдуна черт — один или несколько их — залезает покойнику в рот ([Зеленин, 2, с. 895] — Боровичский у. Новгородской губ.; [Ончуков 1908, с. 234] — Петрозаводский у.).

Дальнейшее поведение заложного колдуна ничем не отличается от поведения обычного заложного покойника. «Я ведь был сильный еретни́к (т. е. колдун), — говорит покойник похоронившему его солдату. — Я могу ходить и после погребенья» [Зеленин 1915, с. 80].

«Колдун и по смерти своей может в полночь вставать из могилы и ходить, если не подрежут ему пятки и не пришпилят его в могиле осиновым колом к земле". «Как утопленники, удавленники, так и колдуны по смерти своей непременно бродят по земле, начиная с заката солнца и до петухов, т. е. до полночи» ([Иванов А. 1900, с. 95] — Орловская губ.). Колдуны и по смерти могут вставать из могилы и мстить тем, на кого при жизни имели неудовольствие [Черемшанский 1859, с. 211].

Только, конечно, покойный колдун может принести людям гораздо больше вреда, чем обыкновенный заложный покойник: колдун еще при жизни привык вредить людям и весьма опытен в насылании людям различных болезней (ср. § 8, 3). А потому неудивительно, что колдуны-мертвецы, приходя из дома, приносят прежде всего болезни [Баскаков 1881].

»Колдуны и после своей смерти много делают зла людям: они по ночам встают из могилы и доят коров, бьют скотину, прячут оставленные ими деньги, приносят болезни своим домашним, пугают и даже обирают на дорогах и под. Чтобы остановить таковые похождения, мертвеца перекладывают в другую могилу или же, вырыв, подрезывают пятки и натискивают туда мелко нарезанной щетины, а иногда просто вбивают в могилу осиновый кол» (Саратовский уезд).

Белорусы рассказывают, что умерший чаровник после смерти являтется в виде нечистых животных — кошки, простой и летучей мыши и проч. [Шейн, 1, ч. 2, с. 519].

В Роменском у. Полтавской губ. «встают из могилы химородки, вовкулаки и видьмачи. Такими они бывают от рождения или же выучиваются» [Созонович 1890, с. 338, 339].

В Новоград-Волынском у. мертвецы, выходящие из могилы, называются домовиками. «Ими бувають тилько видьмаки, котори знають». Один покойный колдун ходил так целый год: пугал людей, воровал хлеб «и на дерево наверх выносив» (т. е. хлеб? — Д. З.). В могиле его не оказалось. Ходил он немой, ничего не говоря, черный, в той одежде, в которой его похоронили [там же, с. 337, 338].

Есть лишь сообщения о том, что злые духи издеваются всячески над умирающим чародеем [Шейн, 1, ч. 2, с. 570]; из утробы или рта умирающего чаровника выбегает кошка или мышь, или другое животное [там же, с. 519]. Нечто подобное бывает иногда, по-видимому, и с опойцами; по крайней мере Юрлов из Симбирской губ. сообщает: «сквозь хомут, снятый с потной лошади, можно увидеть, как сдирают с опойцы черти кожу» (АГО, XXXVII, 16, л. 22).

§ 11. Жертвы на могилах заложных​

Во многих местах Европейской России существует обычай кидать на могилы некоторых заложных покойников (большей частью самоубийц) разные вещи: ветки древесные, клочки сена или соломы, щепки, землю, камни. Обычай этот известен у многих народов земного шара, между прочим у литовцев, у евреев, у киргизов и др. Мы совершенно условно называем его в заголовке «жертвами на могилах»: жертвенное значение этого обычая у русских весьма сомнительно. Но здесь наша цель не объяснение данного обычая, который может быть понят только в связи с обычаями при погребении заложных. Пока мы намерены уяснить исключительно только природу и распространение данного обычая в русском народе. Делаем это именно теперь, когда идет вопрос о разрядах заложных покойников, так как в этих «жертвах на могилах» особенно выпукло сказалось народное разграничение заложных покойников на разряды.

Один саратовский наблюдатель замечает: «Самая могила, где похоронен самоубийца, есть опасное место, от присутствия в ней нечистой силы, могущей всегда, а особенно ночью, наделать человеку какой-либо вред; а потому крестьяне, проходя или проезжая мимо такой могилы, бросают на нее древесные ветви или солому, что, по их понятию, парализует действие нечистой силы» [Шиманский 1885, с. 2].

В Олонецкой губернии самоубийц хоронят вдали, верст за пять, от церкви; проходящие мимо этих могил кладут тут камни или палки, а когда этих последних наберется много — их сжигают [Барсов 1872, с. 312].

У малорусов Переяславского уезда «всякий проезжающий и проходящий считает непременным долгом бросить на могилу самоубийцы хотя что-нибудь, что попадется под руку: клок сена, ветку дерева, горсть земли и т. п.; для чего это так делается, народ не знает и отвечает только: «так треба»» [Чубинский 1877, с. 712]. То же и в Харьковской губернии: «е похо́вані над доро́гами, то чумаки́, то та́к де́-які прохожа́лі; так на іх моги́ли жа́ден, хто йде́ або́ іде, полíнце, скíпку, траву́, або гру́дку землі ки́дают: а на́ що воно́, Бог его́ зна, — бу́цім би то и сами́ помога́ли хова́ти» [Кулиш 1857, с. 288].

В Белоруссии места насильственной смерти считаются нечистыми, белорусы набрасывают на такие места камни или же, если близко есть лес, то ветки деревьев. Такие места есть, например, в Почановской вол. Новогрудского у., где повесился человек, и по дороге из дер. Криничной в местечко Еремичи того же Новогрудского уезда; «здесь, иные говорят, будто бы похоронены двое заблудившихся и замерзших детей; другие утверждают, что это могила двух братьев, убивших друг друга за девушку, в которую они оба были влюблены. На оба места существует обычай накладывать хворост, и этот обычай свято соблюдают все идущие вблизи этих мест» [Демидович 1896, № 2/3, с. 136, 137].

В Гродненской губ. «гроб с телом самоубийцы относят обыкновенно в какое-либо болотистое место или в лес, если он близко, где при дороге и зарывают. По Гродненской и Виленской губерниям всякому проезжающему, особенно в лесу, бросается в глаза то место, где погребен самоубийца: на нем всегда навалена громадная куча всякой всячины. Дело в том, что, в силу поверья наших поселян, каждый прохожий или проезжий непременно должен на могилу такого несчастного бросить что-нибудь: камень, полено, сучок и т. п.; иначе умерший будет за ними долго гнаться» ([Шейн, 1, ч. 2, с. 550] — сообщение И. О. Карского).

В Слуцком у. Минской губ. на могилу висельника при дороге «наки́дали ло́му, бо хто йдзе тут, та што ко́львек кине на капе́ц: ка́жуць, што тагды́ ви́сельник не будзе пужа́ць» [Сержпутовский 1911, с. 91].

«В Серниках Овручского у. Волынской губ. на могилы удавленников и утопленников, сделанные при перекрестках дорог, проезжающие бросают со своих возов пучки соломы» [Зеленин, 1, с. 294].

Кроме этих безыменных могил самоубийц и иных заложных покойников нам известно несколько исторических могил, на которые издавна ведется обычай бросать таким же образом ветки, солому, сено и некоторые другие вещи.

а) Около г. Вологды такого рода жертвы приносятся на могиле заложного покойника, носящего христианское имя Аника. По местной народной легенде, Аника был разбойником и жил в лесу в избушке. Жестокость и дерзость его были безмерны. Много невинных душ загубил он на своем веку. Но пришел и ему конец. Раз он встретил в лесу убогого богомольца-старика; не пожалел, ограбил и его, но нашел в стариковой котомке только узелок со святыми вещами. В ярости Аника разбросал святыню по земле. Странник пригрозил ему судом Божиим. Аника выхватил нож и хотел было убить старика, но тот невидимо исчез. Вместе с ним не стало и Аникиевой избушки. Оставшись без приюта, Аника сел на коня и поехал по лесу. На пути встретилась ему смерть. И над ней надругался дерзкий разбойник, хвастаясь своей силой; потом попросил было у смерти пощады, но было уже поздно: смерть поразила его на месте. В лесу, в 10 верстах от Вологды по Кирилловскому тракту, за деревнями Бориловым и Семенковым, и теперь показывают могилу этого Аники, на которую, по местному обычаю, каждый проходящий кидает древесную ветку, иногда с приговором: «Аничка, Аничка, на тебе вичку! (вариант: вот тебе вичка!)» Накопившийся за год ворох ветвей сжигается в один летний день собравшимся народом, причем на этом сходбище едят блины и гуляют ([Муромцев 1848, с. 29; Степановский 1887, с. 6]; ср.: [Челищев 1886, с. 219; Снегирев 1837, с. 182; Погодин 1843, с. 246]). Обрядовое кушанье блины не оставляют сомнения в том, что это — поминки по покойном Анике.

б) В Сосницком у. Черниговской губ. в двух верстах от местечка Александровки есть большое (10 десятин) болото Гале, замечательное тем, что скот не ест на нем траву, тогда как на других соседних болотах всю траву выедает скот. Около этого болота «есть возвышенность, похожая на могилу, которая называется Батуркой. Предание гласит, что тут погребен батуринский житель, стяжатель излишней земли; но говорят об этом различно. Одни утверждают, что житель этот договорился с другим человеком обежать в очень короткое время болото Гале, с тем чтобы оно ему досталось, и, не добежав до дороги, упал и умер на месте, прозванном Батуркой; оттого Гале считают местом заклятым и для скота негодным. Другие же, 60-летние грамотные люди, по преданию отцов, рассказывают иначе, но неправдоподобно: будто бы в самом местечке Батурине, во время гетманщины, один батуринский житель просил себе земли у князя Гетмана, проживавшего там же в Батурине. Этому просителю определено будто было дать земли столько, сколько он без отдыха пробежит. Проситель был так силен, что пробежал без отдыха от Батурина за деревню Верхолесье (более 10 верст); там, близ Военной дороги, около Галаго. упал и, падая, еще протягивал вдаль правую руку и, кладя ее на землю, говорил: «и се ще (ище) мое», но с этим словом умер, ничего не получивши. После этого над ним сделана высокая насыпь, называемая Батуркой. Ныне каждый мимоидущий или едущий обязан бросить что-нибудь на эту могилу, как бы в утоление алчности покойного. Эта могила теперь уже значительно обрушилась, но все еще весьма заметна и известна не только старому и малому из здешних жителей, но даже и чужесельцам, потому что, идя мимо, нельзя не заметить на ней всякого рода накиди, как-то: сена, соломы, щепок, старых лаптей, одежды и тому подобного, что только можно бросить. Отсюда и вошло в народе в обычай, когда кто бросит что-нибудь на другого, говорить: «шо ты на мене кидаешь? наче (как будто) на Батурку!»» [Базилевич 1853, с. 316, 317].

в) В Яхновском приходе Холмского у. Псковской губ., близ д. Изгар, при устье впадающего в р. Оку безыменного ручья, при дороге, ведущей из д. Канищева к речке Кунье, находится возвышенное место (сопка богатыря), мимо коего не пройдет ни один крестьянин этого околотка без того, чтобы, перекрестясь, не бросить на возвышение клочка сена, а проезжий верхом сходит с лошади, срывает травку и кладет на то же возвышение. Старожилы передают, что этот обычай исполняется с незапамятных времен, в честь погребенного на том месте могучего богатыря с верным его конем. Простолюдины верят, что ежели кто, проходя мимо могилы, не положит на нее обычной жертвы, то богатырь, особенно ночью, является всадником на коне необычайного роста и заслоняет путнику дорогу. К весне на возвышении накопляется весьма много сена, но никто не отваживается собрать его для домашнего обихода.

г) В Великолуцком у. Псковской губ., близ границ Торопецкого уезда, под одним курганом «лежит храбрый витязь, богатырь славный, павший в честном бою за веру христианскую. В память витязя служили встарь панихиды, ныне же чтут его следующим обычаем (образом. — Д. З.): каждый проезжий и прохожий ломает ветку и бросает на могилу… Куча древесных ветвей растет, поднимается в течение двух лет. На третий год в осеннюю ночь кто-то сжигает ее и на пепелище кладет сосновый крест. Снова проезжие и прохожие бросают сучки на курган…» [Семевский 1857, с. 143].

Об этой же самой могиле псковского витязя другой автор сообщает следующее: в Торопецком уезде часть дороги к Смоленску, между реками Торопою и Двиною, пролегает песчаным бором, где, не в дальнем расстоянии от погоста Бенец, видно несколько высоких, поросших уже лесом «сопок» (курганов), указывающих, по преданию, место битвы Руси с Литвою. По другим слухам, эти курганы — могильные памятники многолюдной шайке разбойников, истребленной царским воинством. Возле самой дороги, вблизи курганов, есть место, не означенное никаким возвышением, но памятное: здесь, говорят, подвизался могучий витязь и пал жертвою своей необычайной храбрости; в старину служили за него панихиды, теперь же поминовение заменено следующим обрядом: каждый из окрестных жителей, минуя это место, считает непременною обязанностью отломить сучок дерева и бросить его на могилу удалого витязя. Куча сучьев увеличивается в продолжение двух лет, а на третий год она непременно сгорает от неизвестной причины, и вслед за тем начинают набрасывать новую кучу, основанием коей служат всегда два сука, положенные крестообразно.

д) В Галиции, в предгорьях Карпатских гор, в двух верстах от местечка Сколе Стрыйского округа, находится так называемая «долина Святослава» и в ней «могила Святослава». Но собственно могилы тут нет, есть только место, на которое каждый прохожий бросает древесную ветку, взятую с окружающих «могилу» деревьев. По поверью, если путник не бросит ветки, то с ним случится несчастье в дороге. К личности похороненного тут Святослава все относятся с уважением. Есть основания полагать, что это могила русского князя Святослава, убитого на этом месте своим братом.

е) Для сравнения укажем такую же могилу у финского народа зырян. Около реки и села Ижмы в Вологодской губернии есть небольшой холмик, покрытый разным древесным хламом. Это могила Яг-морта, т. е., по буквальному переводу, лесного человека.

«Всякий, проходящий мимо этого холмика, непременно должен плюнуть и бросить на него камень, сук, палку или что бы то ни было. Это обыкновение ведется с незапамятных времен, у местных жителей оно обратилось уже в привычку. Кто пренебрежет исполнением этого обычая, того старики как раз осудят за неуважение к старине: «не видать ему добра, — скажут они, — он даже не плюет на могилу Яг-морта». Много басен ходит у зырян об этом холмике. Старики уверяют, что в прежние времена тут часто видели ужасных страшилищ, бродящих около кургана, а самый курган обнимался синеватым пламенем, слышались нечеловеческие вопли и завывания…» Яг-морт был разбойником, жил в непроходимом лесу за болотами. И по своей внешности, и по своей жестокости он походил более на зверя, чем на человека. Он убивал каждого встречного. Ночью поджигал деревни и во время пожара грабил и всячески бесчинствовал. Все зыряне его ужасно боялись. Раз он утащил зырянскую красавицу Райну. Тогда целая толпа зырян устроила засаду, изранила его, отрубила руки, велела указать свое жилище (то была пещера, где бездыханным трупом лежала красавица Райна), а потом закопала на месте схватки и вбила ему в спину осиновый кол [Арсеньев 1867, с. 45]. По другому преданию, Яг-морта сожгли живого и пепел его зарыли в землю [Истомин 1848, с. 63—67].

Из этих шести исторических могил, отмечаемых жертвами всех проходящих мимо, три могилы (одна из них зырянская, а не русская) принадлежат злодеям и три — уважаемым богатырям. Общее лишь то, что те и другие окончили свою жизнь внезапно и преждевременно; словом, что они заложные покойники. Безыменные могилы также принадлежат заложным покойникам: больше всего среди них самоубийц, затем умершие «насильственною смертью» (Белоруссия), «замерзшие в дороге» (там же), умершие в дороге (значит, скоропостижно) чумаки и другие прохожие (Харьковская губ.).

Вещества, которые кидаются на могилы, довольно разнообразны, хотя наши источники в этом случае не всегда исчерпывают вопрос. Камни кидаются только в четырех случаях (Олонецкая губ., Белоруссия, Гродненская губ., зыряне) из 13 описанных, и из этих четырех один случай зырянский (Яг-морт). Чаще всего кидаются ветки (сучья) — в 8 случаях из 13 описанных. Солома, сено и трава, если их соединить в одно, составят также 8 случаев: 3 солома, 3 сено и 2 трава. Если объединить палки, поленья и щепки, то окажется 6 случаев: по 2 на каждый предмет. Землю кидают горстями в двух малорусских случаях (Переяславский у. и Харьковская губ.). Реже всего кидают старые лапти (обувь) и одежду — только на жадного Батурку в Черниговщине. Плюют — только зыряне на могилу злодея Яг-морта.

Народное понимание рассматриваемого обычая различно. На юге кой-где (Харьковская губ.) сохраняется старое понимание: кидающий на могилу тем самым как бы участвует в погребении заложного, оказывает покойнику погребальные почести (ср. гл. 3); киданье на могилы заложных земли вполне соответствует такому именно пониманию.

В Гродненской губ. думают, что если прохожий или проезжий не бросит чего-либо на могилу самоубийцы, то «умерший будет за ними долго гнаться». С этим можно сопоставить киданье на могилу жадного Батурки старой одежды. Жертвенное значение киданья в том и другом случае довольно прозрачно.

Кое-где кидаемые на могилу ветви с течением времени сжигают, устраивая при этом поминки (Аника; ср. Псковскую могилу).

В Саратовской губ. бросаемые на могилу самоубийцы ветви и солому считают оберегом от нечистой силы, которая присутствует на такой могиле.

Поскольку рассматриваемый обычай кидать на могилы заложных разные вещи весьма древний, распространенный у весьма многих и различных народов, постольку первоначальное значение его не может быть выяснено из обрядов и верований одного только русского народа. Из различных толкований этого обычая, сохраняющихся у русского народа, древнейшим нужно признать участие в погребении заложного покойника. Такое толкование согласуется с особым способом погребения заложных покойников на Руси (гл. 3), способом безусловно весьма древним (свидетельство о нем еп. Серапиона относится к XIII веку).

Финским народностям, напротив, вопрос об особом способе погребения заложных покойников вообще чужд. У них «бросание» (вотяцкое куяськон) вещей на могилы заложных имеет большей частью ярко выраженное жертвенное значение. Но соответствующие обряды финских народов относятся всецело к области врачевания болезней (см. § 13, 14). Зырянская же могила Яг-морта для них мало типична; в обрядах на ней, по-видимому, перевешивает ненависть и презрение народа к этому выдающемуся злодею.

Данные об этом обычае у западноевропейских и у внеевропейских народов собраны в большом количестве Либрехтом, который пришел к такому выводу: кидаемые на могилу самоубийцы предметы служили умилостивительною жертвою, цель коей — задобрить мертвеца и избежать возможного со стороны его зла (ср. саратовское понимание, а также бросание на могилу Батурки одежды); кроме того, обилие кидаемых на могилу вещей, образующих целый холм, служило преградою, препятствующею выходу мертвеца из могилы [Liebrecht 1879, S. 224 и след.].

У русских эта преграда считается не вещественною, а магическою: кидаемые на могилу вещи, особенно солома, старые лапти, считаются оберегом от нечистой силы (по-видимому, призывом своих предков). О таком значении кидания на могилы древесных ветвей и соломы прямо говорит наш саратовский источник. Что же касается вещественной преграды, препятствующей выходу заложного из могилы, то это воззрение русскому народу, по-видимому, совершенно чуждо: кидаемые вещи с течением времени сжигаются, камни же кидаются крайне редко.

Вообще же, повторяем, на русской почве древнейшим пониманием рассматриваемого обряда нужно признать участие в погребении заложного покойника, коих на Руси прежде лишали всякого погребения.

§ 12. Потерчата (заложные дети)​

Особое место среди заложных покойников занимают дети, родившиеся неживыми или умершие неокрещенными. Для таких детей у малорусов существует особое название: потерча́, потерча́тко, потерчу́к — «дитя, умершее без крещения» [Гринченко, 3, с. 377].

Из потерчат, с течением времени, вырастают с одной стороны кикиморы (см. § 8, к), с другой — мавки и русалки (гл. 5). Обряд крещения кукушек (гл. 6) имеет, по-видимому, в виду прежде всего потерчат. Вообще же поверья о потерчатах носят теперь почти исключительно христианский характер: некрещеные дети жаждут креста и имени. Только поверье о превращении души потерчат в птицу филина не христианское.

Если дитя умерло и погребено без крещения, то, по верованию народа, часто можно слышать, как оно жалобно плачет, а если приложиться ухом к его могиле, то этот плач слышится еще явственнее. Что-бы успокоить, нужно тогда сказать, если мужеского пола: «будь Иван или Сцепан», а если женского, то: «будь Анна или Мария!» ([Шейн, 1, ч. 2, с. 550] — Гродненский у.).

«В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить в лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве» (Н. В. Гоголь. Страшная месть, гл. 13).

В Волынской губ. отмечена такая примета: «худо, если дом построен на месте, где были зарыты потерчата (некрещеные дети); души их летают в воздухе, прося крещения, и кто услышит голос, должен скорее бросить из рук то, что в них было» [Зеленин, 1, с. 295].

«Некрещеные дети христиан обращаются в птиц, летающих в небе с криком: «крэсты мэнэ» в течение 7 лет» [Историко-статистическое описание, 1892, с. 721].

В Подольской губернии потерчат обыкновенно хоронят за кладбищем или у перекрестка двух дорог. Есть поверье, что души их летают близ могилы и вечером у путников просят крещения. Поэтому и хоронят их там, где бывает много проходящих. «Хто, — гласит местное народное поверье, — почуе голос их, повынэн що-небудь с того, що мае пры собі, пэрэхрэстыты, даты іому мня (имя), тай кынуты. Потэрча возьме и зробыцьця охріщэным». О человеке навязчивом подоляне говорят: «лізэ, як потэрча». По прошествии 7 лет потерчата превращаются в «мавок», «сэмыліток» [Шейковский 1860, с. 7].

«Недолго пожила дитына (новорожденный младенец. — Д. З.) на белом свете. Только и жила, что от утра до вечера… Незачем теперь и попа звать. Похороним под сосною. Вырыл могилку и похоронил… И до сих пор как солнце сядет и звезда зорька над лесом станет, летает какая-то пташка, да и кричит. Ох, и жалобно квили́т пташи́на, аж сердцу больно! Так это и есть некрещо́ная душа — креста себе просит» (Вл. Короленко. Лес шумит. Полесская легенда, гл. 2).

«Некрещеных потерчат грех класть на гробовище (на кладбище. — Д. З.); их закапывают где-нибудь под деревом. Говорят, что душа потерчатки переходит в пугача: потому он больше и живет на гробовище» ([Чубинский 1877, с. 713] — Переяславский уезд).

Подольские малорусы считают «пугача» (филина) оборотнем умершего некрещеного дитяти (потырчи). Утверждают, что через семь лет по смерти такого дитяти оно выходит из земли и, пролетая известное пространство по воздуху, просит креста. Всякий увидевший такое летящее по воздуху дитя должен непременно перекрестить его и дать ему имя. Тогда дитя это улетает на небо; в противном же случае обращается в пугача. Потому-то пугач и кричит всегда: «поховав» или «кавав» [Данильченко 1869, № 12, с. 51, 52].

Кидание на потерчат разных вещей теперь связывается с желанием окрестить их или же дать им христианское имя. Считать, однако же, обычай этот по самому своему происхождению христианским оснований нет. Какие же представления связывались с этим обычаем во времена языческие?

Можно думать, что кидание вещей на потерчат вполне соответствует, по своему первоначальному значению, киданию вещей на могилы заложных покойников (§ 11).

Место погребения потерчат небезразлично для народа, но и в этом вопросе весьма сильно христианское влияние: потерчат хоронят там, где их могут крестить люди. Хоронить потерчат на кладбище считают грехом, и в этом сходство потерчат с прочими заложными покойниками. В Белоруссии умерших без крещения детей погребают иногда на перекрестках (см. выше § 7, с. 14). На Подоле, как мы видели выше из слов Шейковского, потерчат хоронят «у перекрестка двух дорог», а в Олонецкой губ. — в болоте [Барсов 1872, с. 312], т. е. в тех же самых местах, где хоронят и взрослых заложных покойников. Закапыванье потерчат под деревом (Переяславский у. Полтавской губ.) загадочно; быть может, дерево рассматривается как жилище того филина, в которого должна превратиться душа младенца?

Наконец, для потерчат есть особое место погребения, не применяемое никогда к прочим заложным покойникам, но применявшееся в старину к родителям, т. е. к покойникам чистым: потерчат хоронят в самом жилище, в подполье, недалеко от домашнего очага. Возможного вреда от потерчатки, как от заложного, не боятся: вред этот может быть только разве самым ничтожным; между тем, по-видимому, сердолюбивыми матерями предполагается, что предки рода, находясь рядом с потерчаткой, примут его рано или поздно под свою защиту или даже в свою среду — словом, не допустят его под власть нечистой силе.

В Полтавской губ. «дети мертворожденные и умершие некрещеными не пользуются правом иметь место для могилки на общем кладбище: их хоронят в самой жилой части хаты (в осе́ле), у порога вхожих дверей". В Гадячском. у. Полтавской же губ. «мертворожденных детей (недони́с, скы́нута дыты́на) закапывают в избе под порогом, веря, что когда священник будет через порог идти с крестом, то сообщит праху младенца силу святыни; иные ж закапывают в сенях под верхом, где люди меньше ходят". И в Донской обл. некрещеных детей зарывают у порога: священник с крестом перейдет и окрестит [Антипов 1875].

Некрещеных детей в Малороссии вообще хоронят у порога хаты: ходим — ногами крест делаем [Васильев 1890а, с. 319]. И в Ставропольской губ. их хоронят в хате под порогом или же под передним углом. В Казанской губ. «выкидыши всего чаще зарываются в землю в подполье» [Зеленин, 2, с. 504]. И в Олонецкой губ. бывали случаи, что выкидышей, некрещеных младенцев зарывали в подъизбице, т. е. под полом избы [Барсов 1872, с. 312].

В Орловской губ. «детей, умерших без крещения, и мертворожденных хоронит отец в саду или на огороде, или на гумне, но так, чтобы никто не знал, когда и как похоронен младенец» [Трунов 1869, с. 41].

В Малороссии выкидышей и недоносков хоронят еще и под «перелазом» (т. е. там, где перелазят через плетень), чтобы шагающие через них крестились [Барвинок 1889, с. 65].

В связи, конечно, с погребением потерчат в жилом помещении находится это поверье, отмеченное в Харьковской губ.: «будто бы душа ребенка, родившегося неживым, остается на пороге хаты или же в трубе". Поэтому при входе в хату на пороге останавливаются и крестятся; точно так же крестятся при закрывании и открывании трубы: в том и другом случае как бы крестят некрещеного младенца [Иванов В. 1898, с. 561].

Этим же местом погребения потерчат объясняется и следующее вологодское поверье: в Кадниковском у. проклятый матерью мальчик живет в голбце (т. е. в подполье, под полом избы)38, живет невидимо, показываясь только с началом темноты и до полночи [Дилакторский 1899, с. 174].

Источник - Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии: Умершие неестественною смертью и русалки.

 

[Руса]

Интересно, вот так специально искать такой материал точно бы не стала, но прочитав эту статью, сразу вспомнилась одна цитата - "Я интересуюсь будущим потому, что собираюсь провести там всю остальную жизнь."